в контору, убедился, что никто этого не заметил, и его вдруг охватило отчаянье от сознания полнейшей тщеты всей своей жизни. Почему он сейчас не на песчаном пляже Сент-Огастина с Мэй Велланд? Относительно служебных обязанностей, которыми он якобы был обременен, решительно никто не обманывался. В старинных юридических фирмах вроде той, которую возглавлял мистер Леттерблер и которые занимались главным образом крупными земельными владениями и «консервативными» вложениями капитала, всегда числилось два-три молодых человека, состоятельных и нисколько не честолюбивых — по нескольку часов в день, сидя у себя за столами, они выполняли мелкие поручения или просто читали газеты. Хотя, по общему мнению, им следовало иметь занятие, все еще считалось, что грубое стяжательство унижает джентльмена, а юриспруденция — как одна из свободных профессий — дело для него более подходящее, нежели коммерция. Впрочем, никто из этих молодых людей не надеялся и даже вовсе не стремился по-настоящему преуспеть на своем поприще, и многие уже начинали зарастать плесенью нерадения.

При мысли, что и он, наверно, тоже зарастает плесенью, Арчер содрогнулся. Конечно, у него были еще и другие вкусы и интересы, он проводил свой отпуск, путешествуя по Европе, дружил с людьми, которых Мэй называла «умными», и вообще старался «не отставать от века», как он сам несколько мечтательно выразился в беседе с госпожою Оленской. Но во что превратится эта узкая полоска настоящей жизни после его женитьбы? Он видел слишком много молодых людей, которые предавались тем же мечтам — хотя, быть может, и менее пылко, чем он, — а потом, по примеру старших, постепенно погрязали в привычном однообразии и роскоши.

Из конторы он отправил с посыльным записку к госпоже Оленской, в которой спрашивал, может ли он посетить ее вечером, и просил послать ему ответ в клуб, но в клубе ничего не оказалось: назавтра никакого письма тоже не было. Это неожиданное молчание почему-то чрезвычайно его оскорбило, и на следующее утро, увидев в витрине цветочного магазина великолепный букет желтых роз, он им пренебрег. Только через два дня пришло по почте коротенькое письмо от графини Оленской. К его удивлению, оно было отправлено из Скайтерклиффа, куда ван дер Лайдены удалились, как только посадили герцога на пароход.

«Я убежала, — отрывисто, без всякого обращения начиналось письмо, — на следующий день после того, как мы виделись в театре, и эти добрые друзья меня приютили. Я хотела успокоиться и все обдумать. Вы были правы, когда говорили, что они очень добры; здесь я чувствую себя в полной безопасности. Я хотела бы, чтобы Вы были здесь с нами». Письмо она закончила обычным «искренне Ваша», ни словом не обмолвившись с дне возвращения.

Тон записки удивил молодого человека. От чего госпожа Оленская бежала и почему она нуждается в безопасности? Сначала он подумал о какой-то смутной угрозе из-за границы, потом ему пришло в голову, что он незнаком с ее эпистолярным стилем, который, возможно, отличается живописными преувеличениями. Женщины всегда преувеличивают, к тому же она не слишком свободно владеет английским языком и речь ее часто звучит как перевод с французского. «Je me suis evadee» — выраженная в такой форме первая фраза письма могла просто означать желание избавиться от скучных приглашений, что, по всей вероятности, вполне соответствовало действительности, — он считал, что она капризна и развлечения быстро ей надоедают.

Забавно, что ван дер Лайдены привезли ее в Скайтерклифф во второй раз и притом на неопределенное время. Двери Скайтерклиффа открывались для гостей редко и со скрипом, и самое большее, на что могли рассчитывать те, кто удостоился этой чести, был зябкий уик-энд. Будучи последний раз в Париже, Арчер видел прелестную пьесу Лабиша «Путешествие мосье Перришона»,[115] и ему вспомнилась упорная и неотвязная преданность мосье Перришона юноше, которого он вытащил из ледника. Участь, от которой ван дер Лайдены спасли госпожу Оленскую, была почти такой же ледяной, и, хотя для симпатии к ней у них имелось много других причин, Арчер знал, что в основе их всех лежит мягкая, но вместе с тем твердая решимость во что бы то ни стало ее спасти.

Он был немало разочарован, узнав, что она уехала, и почти тотчас вспомнил, что всего лишь накануне отказался от приглашения провести воскресенье у Реджи Чиверсов, несколькими милями ниже по течению Гудзона.

Он давно уже пресытился шумным весельем в Хайбенке, где они всей компанией ездили на санках и на буерах, катались с гор, совершали далекие пешие прогулки по снегу и развлекались невинным флиртом и еще более невинными розыгрышами. Он только что получил от знакомого книгопродавца из Лондона ящик новых книг и предпочитал спокойно провести воскресный день дома, наслаждаясь своей добычей. Но теперь он пошел в библиотеку клуба, торопливо набросал телеграмму и велел слуге немедленно ее отправить. Он знал, что миссис Чиверс не сердится, когда ее гости внезапно меняют свои планы, и что в ее «резиновом» доме всегда найдется лишняя комната.

Ньюленд Арчер приехал к Чиверсам в пятницу вечером, а в субботу добросовестно выполнил весь ритуал хайбенковского уик-энда. Утром он прокатился на буере с хозяйкой и некоторыми наиболее закаленными гостями, днем совершил с Реджи «обход фермы» и прослушал в его усовершенствованной конюшне пространную обстоятельную лекцию на тему «лошадь», после чая поболтал у горящего камина с молодой девицей, которая призналась, что своей помолвкой он разбил ей сердце, но теперь горела нетерпением сообщить ему о своих собственных матримониальных планах, и наконец и полночь помог засунуть в кровать одного из гостей золотую рыбку, затем, переодетый вором, забрался в ванную комнату нервной тетушки, а на рассвете участвовал в битве подушками, которая разгорелась по всему дому, от подвала до детской. Однако в воскресенье после завтрака он нанял двухместные санки и поехал в Скайтерклифф.

Людям всегда внушали, что дом в Скайтерклиффе — итальянская вилла. Те, кому не довелось побывать в Италии, этому верили; некоторые из тех, кто там бывал, верили тоже. Мистер ван дер Лайден построил этот дом в молодости, когда вернулся из своего первого путешествия по Европе и собирался жениться на мисс Луизе Дэгонет. Это было большое прямоугольное деревянное строение, обшитое шпунтовыми досками, выкрашенное в бледно-зеленый и белый цвет, с коринфским портиком и желобчатыми пилястрами между окон. С пригорка, на котором он стоял, террасы, окаймленные балюстрадами и урнами, точь-в-точь как на гравюре, спускались к озерцу неправильной формы с асфальтовым парапетом, осененным диковинными плакучими хвойными деревьями. Справа и слева знаменитые газоны без сорняков, по которым тут и там были разбросаны по одному «образцовые» деревья различных пород, уходили вдаль, к травянистым лугам, обнесенным затейливой чугунной оградой, а внизу, в лощине, притулился четырехкомнатный каменный домик, который первый пэтрун выстроил на земле, дарованной ему в 1612 году.

На фоне ровного заснеженного луга и серого зимнего неба «итальянская вилла» казалась довольно угрюмой; она даже летом держалась надменно, и самые дерзкие клумбы с колеусом никогда не осмеливались больше чем на тридцать футов приблизиться к ее устрашающему фасаду. Теперь, когда Арчер дернул звонок, долгое звяканье прозвучало словно эхо в мавзолее, а явившийся в конце концов дворецкий был так удивлен, словно пробудился от вечного сна.

К счастью, Арчер приходился сродни хозяевам и потому, несмотря на всю неожиданность его визита, ему любезно сообщили, что графини Оленской нет дома, она как раз три четверти часа тому назад отправилась с миссис ван дер Лайден к обедне.

— Мистер ван дер Лайден дома, сэр, — продолжал дворецкий, — но у меня такое впечатление, что он либо еще дремлет, либо читает вчерашнюю «Ивнинг пост». Сегодня утром, возвратясь из церкви, он говорил, что после завтрака намеревается просмотреть «Ивнинг пост». Если вам угодно, сэр, я могу подойти к дверям библиотеки и послушать…

Арчер поблагодарил его, сказав, что пойдет встречать дам, и дворецкий с нескрываемым облегчением величественно затворил за ним дверь.

Конюх отвел санки на конюшню, и Арчер отправился через парк к большой дороге. До деревушки