под майонезом. Мистер Леттерблер, чей завтрак состоял из чая с бутербродом, обедал плотно и со вкусом и требовал того же от гостя. Наконец весь ритуал был выполнен, скатерть снята, сигары раскурены, и мистер Леттерблер, отодвинув свой портвейн и повернув спину к приятному теплу горящего в камине угля, сказал:

— Вся семья против развода. И, по-моему, они правы. Арчер мгновенно примкнул к противоположной стороне.

— Но почему, сэр? Если когда-либо был случай…

— Какой смысл? Она здесь, он там, они отделены друг от друга Атлантическим океаном. Она никогда не получит из своих денег ни единого доллара сверх того, что он ей добровольно возвратил, — все это точно оговаривается в их отвратительных брачных контрактах.

По тамошним понятиям, Оленский поступил великодушно — он мог вообще оставить ее без гроша. Арчеру это было известно, и он промолчал.

— Сколько я понимаю, она не придает значения деньгам, — продолжал мистер Леттерблер. — Так зачем — по выражению ее родни — зачем же лезть на рожон?

Всего лишь час назад Арчер, направляясь к мистеру Леттерблеру, полностью разделял его точку зрения, но когда этот упитанный, эгоистичный и в высшей степени равнодушный старик облек ее в слова, в них вдруг зазвучал фарисейский голос общества, поглощенного лишь тем, как бы оградить себя от неприятностей.

— Мне кажется, что этот вопрос должна решать она сама.

— Гм, гм… А вы отдаете себе отчет в возможных последствиях, если она решит настаивать на разводе?

— Вы имеете в виду угрозу в письме ее мужа? Какое; это может иметь значение? Это не более чем весьма неопределенное обвинение злобного мерзавца.

— Да, но если он предъявит встречный иск, это может вызвать неприятные толки.

— Неприятные толки! — взорвался Арчер.

Мистер Леттерблер посмотрел на него из-под вопросительно поднятых бровей, и молодой человек, понимая, что все попытки обосновать свою точку зрения бесполезны, поклонился в знак согласия со старшим компаньоном, который между тем продолжал:

— Развод всегда неприятен, — и, не дождавшись ответа, заключил: — Вы согласны?

— Разумеется, — сказал Арчер.

— Следовательно, я могу рассчитывать и Минготты тоже могут рассчитывать, что вы постараетесь убедить ее отказаться от этого намерения?

— Я не могу брать на себя никаких обязательств, прежде чем не повидаюсь с графиней Оленской, — неуверенно ответил Ньюленд.

— Я не понимаю вас, мистер Арчер. Неужели вы хотите вступить в семью, которой грозит скандальный бракоразводный процесс?

— Не вижу, какое это имеет отношение к моей женитьбе.

Мистер Леттерблер поставил на стол бокал с портвейном и вперил в своего младшего партнера хмурый предостерегающий взгляд.

Арчер понял, что рискует лишиться данных ему полномочий, и по какой-то непонятной причине перспектива эта отнюдь его не обрадовала. Раз уж ему навязали это поручение, он не собирался от него отказываться, и ему стало ясно, что, если он хочет оградить себя от такой возможности, необходимо успокоить лишенного всякого воображения старика, который олицетворял юридическую совесть Минготтов.

— Не беспокойтесь, сэр, я не свяжу себя никакими обязательствами, не посоветовавшись с вами. Я только хотел сказать, что предпочитаю не высказывать свое мнение, прежде чем не выслушаю госпожу Оленскую.

Мистер Леттерблер кивнул головой в знак одобрения столь неумеренной, но зато достойной лучших нью-йоркских традиций осторожности, и молодой человек, посмотрев на часы и сославшись на деловое свидание, поспешил откланяться.

Старомодный Нью-Йорк обедал в семь часов, и обычай наносить послеобеденные визиты, хотя и осмеянный в кругу Арчера, все еще сохранялся. Когда молодой человек шел от Уэверли-плейс по 5-й авеню, эта обычно оживленная длинная улица была совершенно пуста, если не считать нескольких карет, стоявших у дома Реджи Чиверса (где давали обед в честь герцога), да одиноких фигур закутанных в теплые пальто и шарфы пожилых джентльменов, поднимавшихся в подъезды коричневых особняков и исчезавших в освещенных газом прихожих. Переходя Вашингтон-сквер, Арчер заметил старого мистера дю Лака, который шел навестить своих кузенов Дэгонетов, а, миновав угол Западной 10-й улицы, увидел своего коллегу мистера Скипуорта — тот, несомненно, направлялся к барышням Лэннинг. Немного дальше по 5-й авеню Бофорт темным силуэтом появился на фоне ярко освещенных дверей своего дома, вышел на улицу, сел в собственную карету и укатил в неизвестном и весьма подозрительном направлении. В этот вечер оперы не давали, званых вечеров ни у кого не было, так что прогулка Бофорта была, без сомнения, тайной. Арчер мысленно связал ее с небольшим домиком на Лексингтон-авеню, на окнах которого недавно появились шторы С бантами и ящики с цветами, а у свежеокрашенных дверей часто можно было увидеть стоящую в ожидании хозяйки канареечно-желтую коляску мисс Фанни Ринг.

За маленькой скользкой пирамидой, составлявшей мир миссис Арчер, простиралась малоизученная местность, где обитали художники, музыканты и «пишущая братия». Эти беспорядочно разбросанные осколки человечества никогда не выказывали ни малейшего желания занять место в общественном здании. Несмотря на свой странный образ жизни, они по большей части считались людьми вполне респектабельными, но предпочитали держаться друг друга. Медора Мэнсон в годы своего процветания устроила у себя «литературный салон», но он вскоре прекратил существование, ибо литераторы упорно не желали его посещать.

Подобные попытки предпринимали и другие, а у Бленкеров — семейства, состоявшего из энергичной говорливой мамаши и трех упитанных, во всем подражавших ей дочек, — можно было встретить Эдвина Бута,[87] Патти,[88] Уильяма Винтера[89] и Джорджа Ригнольда[90] — нового актера, игравшего в пьесах Шекспира, редакторов некоторых журналов, а также музыкальных и литературных критиков.

Миссис Арчер и ее окружение несколько робели перед этими личностями. Они были необычайными, они были ненадежными, в их жизни и в их умах таилось много неведомого. В кругу Арчера питали глубокое уважение к литературе и искусству, и миссис Арчер без устали твердила детям, насколько более приятным и утонченным было общество, когда в нем вращались такие знаменитости, как Вашингтон Ирвинг,[91] Фитц Грин Галлек[92] и автор «Преступного эльфа».[93] Наиболее выдающиеся писатели этого поколения были джентльменами; никому не известные люди, которые их сменили, быть может, и испытывали чувства, свойственные джентльменам, но их происхождение, их внешний вид, их прически, их близость к оперной и драматической сцене не позволяли применить к ним какие-либо принятые в старом Нью-Йорке мерки.

— Когда я была девицей, — рассказывала миссис Арчер, — мы знали обо всех, кто жил между Бэттери и Кэнел-стрит, и собственные кареты были только у наших знакомых. В то время очень легко было определить место каждого в обществе, а теперь понять ничего невозможно, и я даже и не пытаюсь.

Одна лишь старуха Кэтрин Мэнсон, совершенно лишенная предрассудков и, напротив, наделенная свойственным выскочкам пренебрежением к тонким нюансам, могла бы перебросить мост через эту пропасть, но она за всю свою жизнь не прочитала ни единой книги, не взглянула ни на одну картину, а музыкой интересовалась лишь постольку, поскольку та напоминала ей гала-представления Итальянского