Лайден, что сидела под своим портретом, слушая миссис Арчер, вполне могла сойти за сестру-двойняшку белокурой моложавой женщины, томно откинувшейся на позолоченную спинку кресла на фоне зеленой штофной гардины. Выезжая в свет или, лучше сказать, принимая у себя (она никогда не обедала вне дома), миссис ван дер Лайден по-прежнему надевала черное бархатное платье с венецианскими кружевами. Тонкие прямые пряди поблекших, но не поседевших волос, по-прежнему расчесанные на прямой пробор, обрамляли лоб, а кончик прямого носа, разделявшего бледно-голубые глаза, лишь чуть-чуть заострился по сравнению с тем временем, когда был написан портрет. Ньюленда Арчера всегда поражало, что она как-то жутко законсервировалась в том безвоздушном пространстве, где протекало ее безупречное существование, наподобие застигнутых смертью в ледниках животных, которые в течение многих лет сохраняют видимость цветущей жизни.
Как и вся его семья, Арчер почтительно преклонялся перед миссис ван дер Лайден, однако же находил, что при всей своей мягкости и доброжелательности она гораздо менее доступна, нежели мрачные престарелые тетки его матери, свирепые старые девы, которые из принципа отвечали «нет», еще не успев узнать, о чем их собираются просить.
Миссис ван дер Лайден не отвечала ни «да», ни «нет», и по выражению ее скорее можно было заключить, будто она склоняется к снисходительности, как вдруг на губах ее появлялась слабая тень улыбки и почти неизменно раздавались слова: «Я должна сначала побеседовать с мужем».
Она и мистер ван дер Лайден были так похожи друг на друга, что Арчер часто дивился, каким образом после сорока лет неразлучного супружества этим двум слившимся воедино существам удавалось разъединиться до такой степени, чтобы принять участие в столь противоречивом действии, как беседа. Но, поскольку никто из них никогда еще не принял никакого решения, не предварив его этим таинственным конклавом, миссис Арчер с сыном, изложив свое дело, безропотно ожидали знакомой фразы.
Однако миссис ван дер Лайден, которая редко кого-либо удивляла, на этот раз удивила их, протянув свою длинную руку к звонку.
— Мне кажется, Генри следовало бы выслушать то, что вы мне рассказали, — промолвила она и, обращаясь к явившемуся на зов лакею, добавила: — Если мистер ван дер Лайден кончил читать газету, пожалуйста, передайте ему, чтобы он не отказал в любезности пожаловать сюда.
Она произнесла «читать газету» таким тоном, каким жена премьер-министра могла бы произнести «председательствовать на заседании кабинета», не из высокомерия, а просто потому, что долголетняя привычка, а также отношение друзей и родных приучили ее рассматривать малейший жест мистера ван дер Лайдена как некое священнодействие.
Быстрота, с какою она приняла меры, доказывала, что она считает это дело столь же безотлагательным, сколь и миссис Арчер, но, чтобы никто не подумал, будто она заранее связывает себя какими-либо обязательствами, с очаровательнейшею улыбкой добавила:
— Генри всегда рад видеть вас, милая Аделина, и он, конечно, захочет поздравить Ньюленда.
Двойные двери торжественно растворились, и в них показался мистер ван дер Лайден, высокий, худощавый, во фраке, с поблекшими светлыми волосами и с тем же выражением застывшей благожелательности в глазах, правда, не бледно-голубых, а просто бледно-серых.
Мистер ван дер Лайден по-родственному любезно приветствовал миссис Арчер и тихим голосом поздравил Ньюленда в тех же самых выражениях, что и его жена, после чего с простотою царствующего монарха уселся в одно из парчовых кресел.
— Я только что кончил читать «Таймс», — сказал он, соединяя кончики длинных пальцев. — В городе я по утрам так занят, что нахожу более удобным читать газеты после ленча.
— О, в пользу такого распорядка многое можно сказать. Если я не ошибаюсь, дядя Эгмонт даже говорил, что меньше волнуется, если читает утренние газеты после обеда, — живо отозвалась миссис Арчер.
— Да, батюшка ненавидел торопливость. Но теперь мы живем в вечной спешке, — ровным голосом произнес мистер ван дер Лайден, благодушно обводя взором укутанную в саван просторную комнату, которая казалась Арчеру точным подобием ее хозяев.
— Но, надеюсь, ты кончил чтение, Генри? — вмешалась его жена.
— О да, вполне, — уверил ее мистер ван дер Лайден. — В таком случае мне хотелось бы, чтобы Аделина тебе рассказала…
— О, в сущности, это должен рассказать Ньюленд, — улыбаясь, вставила миссис Арчер и еще раз повторила страшную повесть об оскорблении, нанесенном миссис Лавел Минготт.
— Разумеется, — закончила она, — Августа Велланд и Мэри Минготт сочли, что — особенно ввиду помолвки Ньюленда — вам необходимо об этом знать.
— Ах, — с глубоким вздохом произнес мистер ван дер Лайден.
Воцарилась тишина, в которой тиканье монументальных бронзовых часов на белом мраморном камине звучало словно выстрелы сигнальной пушки. Арчер с благоговением взирал на застывшие в царственной неподвижности две поблекшие стройные фигуры, волею судеб превращенные в глашатаев далеких предков, тогда как сами они предпочли бы жить в простоте и уединении, выпалывать невидимые сорняки с безукоризненных газонов Скайтерклиффа и вечерами вместе раскладывать пасьянс.
Первым прервал молчание мистер ван дер Лайден.
— Вы в самом деле полагаете, что причиной этого было какое-то… какое-то преднамеренное вмешательство Лоренса Леффертса? — спросил он, обернувшись к Арчеру.
— Я в этом уверен, сэр. Ларри в последнее время перегнул палку и — прошу прощения у тети Луизы — завел бурный роман с женой почтмейстера или с какой-то подобной особой по соседству, а всякий раз, как у бедной Гертруды появляются какие-то подозрения и ему грозят неприятности, он поднимает шум, чтобы показать, до чего он добродетелен, и во весь голос кричит, какая наглость заставлять его жену встречаться с теми, с кем он не желает ее знакомить. Он попросту использует госпожу Оленскую в качестве громоотвода; я уже и раньше видел, как он проделывает такие штуки.
— Будем надеяться, что оно еще не совсем до этого докатилось, — твердо возразил мистер ван дер Лайден.
— Ах, если б вы с Луизой почаще выезжали в свет! — вздохнула миссис Арчер.
Однако она тотчас поняла, какую совершила ошибку. Ван дер Лайдены болезненно реагировали на любые критические замечания касательно их уединенного образа жизни. Они вершили судьбы света, они были судом высшей инстанции, они это знали и покорились своей участи. Но, робкие и застенчивые от природы, они были совершенно не приспособлены к своей роли и старались как можно больше времени проводить в сельском уединении Скайтерклиффа, а когда наведывались в город, отклоняли все приглашения под предлогом слабого здоровья миссис ван дер Лайден.
Ньюленд Арчер поспешил на помощь матери.
— Весь Нью-Йорк знает, каково ваше положение в свете. Вот почему миссис Минготт и сочла необходимым посоветоваться с вами по поводу оскорбления, нанесенного графине Оленской.
Миссис ван дер Лайден посмотрела на мужа, а он посмотрел на нее.
— Я возражаю против самого принципа, — сказал мистер ван дер Лайден. — До тех пор, пока почтенная семья поддерживает кого-либо из своих членов, ее мнение следует считать окончательным.
— Мне тоже так кажется, — проговорила его жена таким тоном, словно высказывала какую-то новую мысль.
— Я не думал, что дело приняло такой оборот, — продолжал мистер ван дер Лайден. Он умолк и снова взглянул на жену. — Мне пришло в голову, дорогая, что графиня Оленская уже и так нам родня — через первого мужа Медоры Мэнсон. И, во всяком случае, она станет нашей родственницей после свадьбы Ньюленда. Вы читали сегодняшний утренний выпуск «Таймса», Ньюленд? — обратился он к молодому человеку.
— Да, разумеется, сэр, — отвечал Арчер, который имел обыкновение за утренним кофе бегло просматривать с полдюжины газет.
