если не доходя до Тофтара, то, уж во всяком случае, когда приду туда. В это время года из Тофтара каждое утро отправляются в путь толпы пилигримов…
– Матушка, матушка, простите нас!.. Простите нас за то, что мы отобрали у вас власть и могущество, загнали вас в угол…
Кристин, слегка улыбнувшись, покачала головой:
– Боюсь, что вы, дети, считаете меня очень властолюбивой женщиной…
Гэуте обернулся к ней; тогда она взяла его руку в свою, а другую руку положила к нему на плечо, снова убеждая его в том, что она не хочет быть неблагодарной ни к нему, ни к Юфрид, да благословит его бог. Потом она повернула сына к лошади и со смехом стукнула его кулаком между лопаток – на счастье.
Она неподвижно стояла и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за холмом. Как красив он был верхом на рослом вороном коне!
Кристин испытывала странное ощущение – она так остро воспринимала все окружающее: напоенный солнцем воздух, знойный аромат соснового леса, треск кузнечиков в траве. И в то же время в своей собственной душе она видела встававшие там картины прошлого. Так перед внутренним взором человека, горящего в лихорадке, встают какие-то видения! Она видела покинутый людьми дом, совершенно безмолвный и мрачный; от него веяло запустением. Одно видение сменилось другим – час отлива, берег, от которого далеко отступило море, светлые, отточенные прибоем камни, кучи безжизненных темных водорослей, всевозможные обломки кораблекрушений…
Потом она приладила поудобнее котомку за плечами, взяла посох и отправилась в путь – вниз, в долину. Если ей не суждено было больше вернуться сюда, значит так угодно богу и бесполезно этого бояться. Но, видно, это все оттого, что она состарилась… Кристин осенила себя крестом и зашагала быстрее, стремясь поскорее спуститься с горы и выйти на дорогу, которая проходила мимо усадеб.
Со стороны проселочной дороги лишь в одном месте можно было различить домики усадьбы Хэуг на самом высоком краю горной цепи. При мысли об этом сердце Кристин начинало колотиться.
Как Кристин и предполагала, она встретила множество паломников, когда к концу дня пришла в Тофтар. На следующее утро их собралось несколько человек, и все они вместе отправились в горы.
Священник со своим слугой и две женщины – мать и сестра священника – ехали верхом и вскоре намного опередили пешеходов. Кристин почувствовала, как кольнуло в сердце, когда она поглядела вслед этой другой женщине, ехавшей между своими двумя детьми.
Ее спутниками были двое пожилых крестьян из небольшой усадьбы, расположенной тут же, в горах Довре. С ними были еще двое мужчин помоложе – ремесленники-горожане из Осло, – да еще крестьянин с дочерью и ее мужем, совсем юными. Они везли с собой ребенка, маленькую девочку около полутора лет от роду, и у них была лошадь, на которой они по очереди ехали верхом. Эти трое людей были из отдаленного прихода Андабю, находившегося на юге страны. Кристин и не знала, где это.
В первый же вечер Кристин попросила, чтобы ей дали взглянуть на ребенка, потому что он не переставая плакал и пищал. Девочка была такая жалкая, с большой лысой головкой и маленьким, бессильным тельцем! Она не могла ни говорить, ни даже сидеть. Мать, казалось, стыдилась своего ребенка, и когда не следующее утро Кристин предложила молодой женщине понести немного ее дочку, та охотно оставила ребенка на попечение Кристин, а сама ушла далеко вперед; она, по-видимому, была кукушкой. Но они были очень молоды, и она и ее муж, – лет по восемнадцати, не больше; и женщина, видно, устала таскать тяжелого ребенка, который вечно хныкал и плакал. Дедушка малютки был некрасивый, угрюмый и сварливый человек, не очень еще старый; он-то и пожелал отправиться с внучкой в Нидарос, так что, видимо, он любил ее. Кристин шла в этом шествии последней, вместе с ним и двумя францисканскими монахами, и сердилась на своего путника из Андабю за то, что тот ни разу не предложил монахам воспользоваться его лошадью. Всякий мог видеть, что молодой монах был тяжко болен.
Старший монах, брат Арнгрим, был маленький, кругленький человечек с круглым румяным веснушчатым лицом, живыми карими глазами и рыжим, как у лисицы, венчиком волос вокруг лысой макушки. Он болтал без умолку. Все больше рассказывал он о бедности, в которой жили они, босоногие монахи из Скидана. Их орден недавно получил усадьбу в этом городке, но они так обнищали, что были почти не в состоянии отправлять богослужения, а церковь, которую они намеревались построить, вряд ли будет когда-нибудь воздвигнута. Он считал виновными во всех бедах богатых монахинь с острова Гимсёй, которые преследовали бедных нищих братьев своей завистью и затаенной злобой и затеяли против них судебную тяжбу. Ничтоже сумняшеся возводил он на них самые тяжкие обвинения. Кристин была не по душе эта болтовня монаха, и маловероятными казались ей его рассказы о том, что аббатиса монастыря была-де избрана не по правилам и что монахини просыпают часы молитвы, и сплетничают, и ведут непотребные речи за столом в монастырской трапезной. Об одной сестре-монахине он даже прямо сказал, что люди не верят в ее целомудрие. Но, впрочем, Кристин видела, что брат Арнгрим был добросердечным и услужливым человеком. Он подолгу нес больного ребенка, когда замечал, что у Кристин уставали руки. Когда же ребенок кричал благим матом, монах пускался бежать со всех ног вперед, высоко задирая полы своей рясы, так что можжевельник царапал его черные, волосатые икры, а брызги болотной воды разлетались в разные стороны. Он громко звал молодую мать, крича ей, чтобы она остановилась и покормила голодного ребенка. Потом он бежал обратно к больному, к брату Тургильсу; с ним он обращался точно самый нежный и любящий отец.
Нечего было и думать о том, чтобы добраться с больным монахом до Йердкинна этой же ночью. Но оба крестьянина из Довре знали, что немного южнее, в стороне от проезжей дороги; близ озера, есть каменная хижина, и туда-то они все и направились. Между тем вечер становился все холоднее. Над болотистыми, топкими берегами озера поднимался белый туман, и березовая роща истекала росой. На западе, над горными вершинами, застыл маленький серп луны, почти такой же бледно-золотистый и тусклый, как само вечернее небо. Все чаще и чаще приходилось останавливаться брату Тургильсу; он кашлял так, что жалость брала его слушать. Брат Арнгрим поддерживал его в это время, вытирал ему лицо и вокруг рта, а потом, покачивая головой, показывал Кристин свою руку, на которой виднелись следы крови от мокроты больного.
Паломники нашли хижину, но она оказалась разрушенной. Тогда они отыскали защищенное от ветра местечко и развели костер. Бедняги южане никогда не думали, что ночь в горах может быть такой леденяще холодной. Кристин вытащила из своей котомки плащ покупного сукна, подбитый бобровым мехом. Этот плащ Гэуте заставил ее взять с собой, так как он был особенно легким и теплым. Когда она закутывала в этот плащ брата Тургильса, молодой монах, охрипший так, что едва шевелил языком, прошептал: ребенка тоже можно положить к нему под плащ. И тогда ему дали ребенка. Ребенок плакал, а монах кашлял, но в перерывах между приступами кашля и плачем обоим удавалось поспать.
Часть ночи Кристин вместе с одним из доврских крестьян и с братом Арнгримом бодрствовала и поддерживала огонь в костре. На севере занимался светло-желтый рассвет – серебристое и спокойное лежало там горное озеро. Плескались рыбы, и на поверхности озера то и дело всплывали круги. Но по ту сторону, у подножия горных пиков, озеро все еще отражало черную мглу ночи. Один раз оттуда донесся к ним ужасный, пронзительный крик – монах испугался и крепко сжал руки своих спутников. Кристин и крестьянин сначала было подумали, что это какой-нибудь зверь, но тут они услыхали шум осыпающихся камней, словно кто-то спускался по каменистому склону; а затем снова раздался чей-то грубый оклик – похоже было, что кричит мужчина. Монах принялся громко молиться. «Jesus Kristus, soter»,
Вставал серенький рассвет, все более отчетливо проступали каменистые осыпи и заросли березняка по ту сторону озера. Тут сидящих у костра сменили второй крестьянин из Довре и человек из Осло. Последнее, о чем подумала Кристин, засыпая у костра, было: если и впредь они будут совершать столь маленькие дневные переходы, то она вынуждена будет побираться по усадьбам, когда они спустятся вниз, в Гэульдал. Ведь ей еще придется дать при расставании денег нищенствующим монахам.
Солнце стояло уже довольно высоко в небе, а утренний ветерок затянул легкой рябью потемневшее озеро, когда замерзшие паломники собрались вокруг брата Арнгрима, читавшего утренние молитвы. Брат Тургильс сидел скорчившись, стучал зубами от холода и, бормоча вместе со всеми молитвы, изо всех сил старался удержаться от кашля. При виде этих двух пепельно-серых монашеских ряс, ярко освещенных
