– Может статься, но так оно вышло. Слишком долго пришлось бы рассказывать, не надо сегодня об этом.

Рамборг повернулась к станку и снова занялась тканьем.

– Симон, – спросила она вдруг. – Помнишь сагу, что отец Эйрик читал нам однажды из библии – о девушке по имени Ависага-суннамитянка?

– Нет.

– Когда царь Давид состарился и стал дряхл и немощен… – начала было Рамборг, но Симон прервал ее:

– Час уже поздний, моя Рамборг, пожалуй сейчас не время рассказывать саги. Я вспомнил теперь, что было с девушкой, которую ты назвала…

Рамборг молча подоткнула пряжу под зубья берда и, переждав мгновение, снова заговорила:

– А помнишь ли ты сагу, которую рассказывал мой отец, – о Тристане Прекрасном, Изольде Белокурой и Изольде Белорукой?

– Помню. – Симон отодвинул блюдо, обтер рот тыльной стороной руки и встал. Он подошел к печи, поставил ногу на край каменной кладки, облокотился о колено и, опершись на ладонь подбородком, стал смотреть на огонь, который уже догорал на своем каменном ложе. Из угла донесся дрожащий, срывающийся голос Рамборг:

– Когда я слушала эти саги, я думала… Неужто правда, что такие мужи, как царь Давид и господин Тристан… Мне казалось неразумно, да и жестоко, что они любили не своих юных невест, которые отдали им непорочную девственность и целомудренную любовь, а этих женщин, госпожу Вирсавию и Изольду Белокурую, которые вероломно покинули их ради других мужчин, Я думала… родись я мужчиной, во мне было бы больше гордости и меньше жестокосердия… – Ее голос осекся. По-моему, нет горше доли, что выпала Ависаге и этой бедняжке Изольде из Бретани. – Она порывисто обернулась, прошла через всю комнату и остановилась перед мужем.

– Что с тобой, Рамборг? – тихо и неохотно произнес Симон. – Я не пойму, что ты хочешь сказать…

– Нет, ты понял, – взволнованно сказала она, – ты такой же… такой, как этот Тристан…

– Ну, вот уж нет. – Он попытался засмеяться. – Разве я похож на Тристана Прекрасного? А эти женщины, о которых ты говоришь… Помнится мне, что они жили и умерли непорочными девами, непознанными своими мужьями… – Он взглянул на жену: ее личико с острым подбородком побелело, она кусала губы.

Симон спустил ногу на пол, выпрямился и положил обе руки ей на плечи.

– Мы прижили с тобой двух детей, моя Рамборг, – тихо сказал он.

Она не ответила.

–  Я старался показать тебе, как благодарен тебе за этот дар. Я думал… Я старался быть тебе добрым мужем…

Так как она по-прежнему не говорила ни слова, он выпустил ее, отступил на несколько шагов и сел на скамью. Рамборг пошла следом за мужем и остановилась перед ним, сверху вниз глядя на Симона: на его широкие ляжки в мокрых, забрызганных грязью штанах, тучное тело, полное обветренное лицо. Она неприязненно скривила губы:

– Ты стал безобразен с годами, Симон.

– Я никогда не мнил себя красавцем, – спокойно ответил он.

– А я молода и красива… – Она села к нему на колени, сжала ладонями его голову, и слезы хлынули у нее из глаз. – Симон, взгляни на меня… Почему не можешь ты оценить это? Никогда я не желала другого супруга, кроме тебя. Я была еще ребенком, а уже мечтала, что супруг мой будет таким, как ты. Помнишь, как мы с Ульвхильд шли с тобой за руку. Ты пошел как-то с отцом в загон поглядеть на жеребят. Ты перенес Ульвхильд через ручей, а меня собирался взять на руки отец, но я закричала, что пойду только к тебе! Помнишь?

Симон кивнул. Он хорошо помнил, что постоянно возился с Ульвхильд, потому что ему было от всего сердца жаль бедную маленькую калеку. А о самой меньшей из сестер он не сохранил никаких воспоминаний, помнил только, что в семье был еще один ребенок, младше Ульвхильд.

– У тебя были такие прекрасные волосы… – Она погрузила пальцы в его волнистые каштановые волосы, прядь которых спускалась ему на лоб… – У тебя и доныне нет еще ни одного седого волоска. А Эрленд вскоре станет наполовину седым… И мне так нравилось, что у тебя на щеках ямочки, когда ты улыбнешься. И что ты такой шутник…

– Да, в ту пору я был немного краше с виду, чем сейчас…

– Нет, – страстно прошептала она. – И теперь, когда ты ласково глядишь на меня… Помнишь ту ночь, когда я в первый раз спала в твоих объятиях?.. Я плакала, потому что у меня болел зуб. Мать с отцом уснули, в верхней горнице было темно, но ты подошел к скамье, где мы лежали с Ульвхильд, и спросил, что со мной. Ты сказал мне, чтобы я перестала плакать и не будила других, а сам взял меня на руки, зажег лучинку, отщепил от нее кусочек и проколол десну у больного зуба, так что даже показалась кровь. А потом ты прочитал молитву, и боль утихла, и ты позволил мне лечь в твою постель и обнял меня…

Положив руку ей на голову, он привлек ее к своему плечу. Теперь и он вспомнил: это случилось тогда, когда он приехал в Йорюндгорд сообщить Лаврансу, что договор между ним и Кристин лучше расторгнуть. Он не мог заснуть в ту ночь и теперь вспомнил, как он встал, чтобы успокоить маленькую Рамборг, которая хныкала из-за зубной боли…

– Скажи мне, моя Рамборг: неужто я хоть раз дал тебе повод думать, что не люблю тебя?..

– Симон!.. Разве я не заслужила, чтобы ты любил меня больше Кристин? Она дурно обошлась с тобой, обманула тебя, а я ходила за тобой все эти годы, как верная собачонка…

Симон осторожно спустил жену с колен, встал и взял ее за обе руки.

– Никогда не говори больше о твоей сестре, Рамборг, так, как ты говорила сейчас. Ты, видно, сама не понимаешь своих слов. Или, может, ты думаешь, что я не боюсь бога, не страшусь позора и смертного греха, не стыжусь детей своих, друзей и родичей… Я твой супруг, Рамборг, не забывай об этом и никогда больше не веди таких речей…

– Я знаю, что ты не нарушил божьих заповедей. И не погрешил против чести…

– Ни разу не сказал я твоей сестре такого слова, ни разу не коснулся ее так, что не мог бы ответить за это в день Страшного суда – в том свидетели мне господь бог и святой Симон-апостол…

Рамборг молча кивнула.

– Неужто ты думаешь, что сестра твоя обходилась бы со мной так, как обходилась все эти годы, если бы полагала, как ты, что я смотрю на нее с греховным вожделением? Тогда ты не знаешь своей сестры.

– О, разве Кристин придет в голову, что какой-нибудь мужчина, кроме Эрленда, станет смотреть на нее с вожделением? Она едва замечает, что мы тоже люди из плоти и крови…

– Что правда, то правда, Рамборг, – спокойно сказал Симон. – Тем более ты должна понять, как неразумно мучить меня своей ревностью.

Рамборг высвободила свои руки из его рук.

– Не о том я вела речь, Симон. Но никогда ты не любил меня так, как любил ее. Да и поныне к ней обращены твои помыслы. Обо мне ты редко вспоминаешь, когда меня нет с тобой.

– Не моя вина, Рамборг, если сердце мужчины создано так, что руны, начертанные на нем в те годы, когда оно молодо и пылко, врезаются глубже, чем все, что пишется потом…

– Ты знаешь старую пословицу, будто сердце мужчины первым пробуждается в материнской утробе и последним затихает в его смертный час, – тихо промолвила Рамборг.

– Вот как?.. – Есть такая пословица… Что ж, наверно, так оно и есть. – Он легко провел рукой по бледной щеке Рамборг. – Но если мы думаем сегодня уснуть, пора ложиться в постель, – устало добавил он.

Рамборг вскоре забылась сном: Симон высвободил руку, на которой покоилась ее голова, отодвинулся к краю постели и натянул меховое одеяло до самого подбородка. Рубашка на его плече промокла от ее слез. Ему было мучительно жаль жену – и в то же время он с отчаянием думал, что отныне не сможет