предложение Марка Тимофеевича доставить ему охотничью собаку, он пишет о пребывании у него Г. М. Кржижановского, которому разрешено было приехать погостить в Шушенское на десять дней во время рождественских праздников. В. И. писал, что для него ожидаемый приезд Кржижановского будет большим удовольствием. А затем он описывает совместную охоту, прогулки. Страстным охотником, таким, как два другие мои брата, В. И. не был никогда. Он сам писал (см. письмо № 6): «Если Сибири удастся сделать из меня охотника…»
Все время все письма пронизывает забота о книгах, о пособиях. Сестру Марию Ильиничну он просит делать ему некоторые выписки в Румянцевской библиотеке, она же делает для него «экстракты» из писем — очевидно, интересующих его писем к нам, а знакомым из его писем домой Так, он запрашивал М. Т., получил ли «чикагинец» (В. А. Ионов) пересланное ему Маняшей (М. И. Ульяновой) письмо его еще из Красноярска. Брата, Дмитрия Ильича, просит подписаться для него в какую-нибудь научную московскую библиотеку, например университетскую. Не знаю, из какой библиотеки, но, как видно из писем, Д. И. посылал ему некоторые подлежащие возврату книги. Это продолжалось недолго, ибо 7 ноября брат Дмитрий был арестован. Мне он поручает добывать некоторые книги из Петербурга через «директора» (Ст. Ив. Радченко), — поискать у букинистов или договориться с «писателем» (Струве) о том, чтобы часть гонорара за посылаемые В. И. статьи он употреблял на вновь выходящие книги, ибо только тогда, писал он, можно иметь достаточно своевременно новинки для работы, для рецензий… Просит он также всякие сочинения для переводов, которые собирался сам распределять среди «туруханцев, минусинцев и т. д.» (имея в виду Мартова, Кржижановского, Старкова, Федосеева и др. товарищей)… Постоянно возвращается к посылке ему его книг малой скоростью и очень беспокоится о них; просит выписать ему журналы, газеты; из-за границы просит посылать всякие «проявления» литературы; для начала хотя проспекты и каталоги: выражает желание приобрести оригиналы классиков по политической экономии и философии.
Очень интересовался начавшим выходить в 1897 г. под редакцией Струве марксистским журналом. В письме от 18 мая В. И. спрашивает меня, не знаю ли я что-нибудь о «распре» с редакцией золотопромышленника и К0. Это означает несогласие, возникшее между редакцией «Нового слова» со Струве во главе и редакцией «Самарского вестника» — Масловым и К0. Несогласие это, описанное в воспоминаниях Маслова, возникло по поводу мартовской книжки «Нового слова», первой под редакцией Струве и Туган-Барановского. Самаровестниковцы обвиняли «Новое слово» в сочувственном отношении к буржуазии, к либералам. Владимир Ильич и Федосеев встали тогда на сторону «Нового слова», в защиту которого писали Маслову и К0. Об одном из писем Влад. Ильича к нему Маслов говорит, что оно было написано в боевом тоне и кончалось словами: «Если вы хотите войны, то пусть будет война». Переписка эта, по словам того же Маслова, продолжалась до зимы 1897 г., до закрытия «Нового слова». Подробно говорить здесь об этом не место, но я также помню очень хорошо, что Владимир Ильич был тогда всецело на стороне «Нового слова», книжку которого (очевидно, мартовскую) «читал с громадным удовольствием» (см. письмо от 5 апреля).
Относительно своей «Шуши» Владимир Ильич неоднократно писал матери, что он ею доволен, что «Тесь», куда одно время мать — имея в виду общество товарищей, семейный дом Кржижановских — желала, чтобы он перевелся, и в смысле природы, и в других отношениях хуже Шушенского. В письме от 12 октября Ильич рассказывает о своей поездке в Минусинск: изредка ссыльным разрешалось поехать в город за покупками, полечиться. «Два дня, проведенные в Минусинске, прошли в беготне по лавкам, в посещении знакомых». И он перечисляет политиков, которые жили в то время в Минусинске и которых было довольно много — большинство народовольцы. «Повидал их почти всех, — пишет он дальше, — наиболее близкий мне Райчин, — товарищ по направлению. Думаю, что в зиму удастся еще раз съездить. Такие временные наезды, пожалуй, даже лучше, чем жизнь в Минусинске, который меня не тянет. Я вполне освоился с Шушей, с зимовкой здесь, о переводе не хлопочу и тебе не советую хлопотать».
Переписка конца 1897 г. была омрачена новой бедой в нашей семье — арестом брата Дмитрия. В. И. не раз высказывает в письмах, что, наверно, Митю скоро выпустят, что ведь не за что держать его долго 2. И это не только для успокоения матери. Действительно, была группа молодежи, читавшая Маркса и только приступавшая к занятиям с рабочими, но зубатовские ищейки поспешили создать дело, и хотя закончилось все высылкой из Москвы в разные пункты, но продержали студентов девять месяцев, при гораздо худших условиях заключения, чем в Петербурге, — при полном запрете передач съестного, при страшно скупом и произвольном разрешении книг, при двух только, да и то за решеткой, свиданиях в месяц. Мать мою, не отдохнувшую еще от предыдущего несчастья, заключение брата Дмитрия измучило особенно, так как здоровый и жизнерадостный юноша страшно томился от отсутствия воздуха и движения, и мать, перед глазами которой стоял все время пример сошедшего безнадежно с ума Запорожца в московской тюрьме, трепетала за такую же участь для брата.
Насчет книг В. И. успокоился: он получил привезенные мною, по его заказу, книги из-за границы, он получил много и русских книг, в том числе взятых Дмитрием Ильичем в научных московских библиотеках, и он писал (см. письмо от 10 декабря), что «теперь мне книги не спешны» 3, так что нам в тот год удалось удовлетворить даже его жажду в книгах. Получая русские и иностранные библиографические листки, он следил за всей выходящей литературой и советовал мне взяться за перевод книги Labriola с итальянского. «Оригинал — итальянский, и Каменский в «Новом Слове» говорит, что перевод французский не везде и не вполне хорош» 4. Но перевод этот был уже заказан — кажется, «писателем», то есть Струве, с французского и мне переводить его не пришлось.
Во время моей летней поездки за границу я познакомилась с членами группы «Осв. труда», отвезла им привет от Владимира Ильича. Они с большим интересом расспрашивали о нем и просили передать ему, что никто в России не пишет так хорошо для рабочих, как он. Я сообщила это ему, конечно, в конспиративном — молоком с водою или химией написанном письме в книге, в номере журнала или в каталоге, как писала ему из-за границы. По поводу этого отзыва Владимир Ильич написал мне таким же способом, что одобрительный отзыв «стариков», то есть Плеханова и Аксельрода, о его писаниях для рабочих для него ценнее всего, что он мог бы себе представить.
Эти слова Вл. Ильича в его письме от 16 августа к П. Б. Аксельроду 1 доказывают, какое большое уважение питал в то время Вл. Ил. к обоим основателям группы «Освобождения труда». Вернувшись из-за границы в 1895 г., он много рассказывал мне о них, советовал съездить также познакомиться. В начинавшихся разногласиях с «Раб. делом» В. И. встал тотчас же на сторону Плеханова и Аксельрода вполне и всецело. В особенно мягких тонах говорил он об Аксельроде, сказав даже, что тот напомнил ему покойного отца. «Отношение Плеханова было также вполне хорошее», говорил он мне, но с ним чувствовался все же некоторый холодок, а с П. Б. совсем простые, дружеские отношения установились. И В. И. рассказывал мне о прогулках за город, о беседах с видимым удовольствием и большой теплотой… Как видно из переписанного мною письма Ильича, речь шла о том, чтобы он посылал писания для рабочих за границу, группе «Освобождение труда» для напечатания, и обсуждался вопрос, каким образом наладить это. В. И. писал, что знает только один способ — химией, но что трудно найти переписчика. Аксельрод считал этот способ чересчур кропотливым и предлагал другой, какой я уже не помню, но, очевидно, он не был принят ни мной, ни Ильичем, ибо регулярной отправки писаний, как предполагал Аксельрод, не последовало, а некоторые работы, как «Задачи русских с.-д.», вышедшие за границей, были переправлены, тщательно заделанные в переплетах, с верными оказиями и, помнится, почтой на верные адреса. Даже личная переписка с Аксельродом ни у Ильича, ни у меня регулярно не установилась.
Вообще Аксельрод был очень неаккуратен и рассеян в отношении переписки, и я недаром опасалась, что как он, так и особенно лицо, которое он найдет для переписки с химических писем, не сумеет соблюсти ту чрезвычайную конспиративность, которая одна только давала возможность В. И-чу писать свои работы даже в тюремных условиях. За время же пребывания его в Сибири мы постоянно вели переписку химией; я
