Женщина еще несколько раз повела рукой, разбрызгивая жидкость, потом сняла перчатки и откинула шлем. Она разглядывала нас, а мы так попросту вытаращились на нее.

У нее были большие глаза с зеленовато-коричневыми радужками, опушенные длинными темно- золотистыми ресницами. Нос прямой, скульптурно-четкие ноздри. Рот великоват, пожалуй; округлый, но не мягкий подбородок. Волосы ее были немного темнее, чем у Розалинды, но коротко подстрижены, как у мужчины.

Сильнее всего нас поразило ее лицо. Оно не было бледным — нет, кожа у нее была белая, как сметана, а на щеках будто отсвет розовых лепестков. Она была так прекрасна, будто ее никогда не касались ни дождь, ни ветер. С трудом верилось, что человеческое существо может быть таким совершенным, таким нетронутым, без единого изъяна.

Мы ведь поняли, что перед нами отнюдь не цветущая юная девушка. Ей было не меньше тридцати — трудно определить точнее. Она была так уверена в себе, так спокойна! Рядом с ней самообладание Розалинды казалось напускным.

Оглядев нас, зеландка перевела взгляд на Петру улыбнулась, обнажив прекрасные белые зубы.

Последовал очень сложный мыслеобраз: радость, удовлетворение, облегчение, одобрение и — к моему изумлению — нечто вроде благоговения. Петра не могла еще ухватить все эмоции, но все же уловила достаточно, чтобы стать непривычно серьезной. Она смотрела женщине прямо в глаза, будто понимая, что настал решающий момент в ее жизни.

Потом выражение ее лица изменилось, она засмеялась, но мы ничего не слышали. Вот зеландка склонилась, взяла Петру на руки. Петра осторожно коснулась ее лица, как бы Удостоверяясь в том, что все происходит на самом деле Женщина засмеялась, поцеловала ее и поставила на пол Она потрясла головой, словно не веря себе.

— Стоило, — произнесла она вслух, но мы едва поняли слово — произношение было непривычно. — Да, стоило!

Зеландка перешла на мысленные образы, их понимать было куда проще, чем ее речь.

— Нелегко было добиться разрешения. Такое огромное расстояние, так дорого! Они считали, что не стоит. А стоило, стоило!.. В таком возрасте, без всякой тренировки! Она удивленно рассматривала Петру. — Такая маленькая посылает мысль чуть ли не вокруг всего земного шара. Она снова покачала головой, потом обратилась ко мне:

— Ей придется много учиться, но мы дадим ей лучших учителей, и в один прекрасный день она сама начнет их учить. Да, вы довольно далеко продвинулись, но и мы многому сумеем обучить вас. Ну что ж, если вам тут больше нечего делать, отправимся?

— В Вакнук? — спросил Майкл. Женщина вопросительно обернулась к нему, и он пояснил:

— Ведь там Рейчел.

— Не знаю, сейчас спрошу…

Мы не слышали ее вопроса, но вот она с сожалением ответила:

— Мы не сможем взять и ее. Путь оказался длиннее, чем мы рассчитывали, да еще пришлось лететь высоко и быстро над теми ужасными землями… — Зеландка приостановилась, видимо, соображая, как бы попроще разъяснить все нам примитивным существам — Машине нужно горючее. Чем больше веса, расстояния, высоты, тем больше надо горючего. Нам осталось только на возвращение, мы не можем лететь в Вакнук и там приземляться — упадем в море. Троих-то мы увезем…

Мы все молчали, она же, объяснив, спокойно ждала Внезапно мы заметили, как тихо вокруг. Ни звука, движения. Даже листья на деревьях не шелохнутся. Розалинда потрясенно спросила:

— Они что… все?.. Я думала… я не поняла…

— Да, они мертвы, — просто ответила зеландка. Мертвы. Пластмассовые нити стягиваются, высыхая на воздухе, попавший в них быстро теряет сознание. Это милосерднее, чем ваши луки и стрелы.

Розалинда поежилась, я тоже. Что-то тут было не то. Одно дело бороться лицом к лицу — или пасть в битве, здесь — совсем другое. Да и наша спасительница — в ее мыслях не ощущалось особого беспокойства или жестокосердия. Неудовольствие, как если бы ее на что-то вынудили. Она поняла наше смятение и с упреком покачала головой.

— Убивать живых неприятно. Но делать вид, что можно обойтись без этого, самообман. Мы едим мясо, овощи уничтожаем сорняки. Все это часть общего процесса жизни в нем нет ничего постыдного или страшного Мы должны бороться, за выживание, должны спасать от гибели себе подобных, — или сами погибнем.

Наступит день, когда и мы сойдем с лица земли, чтобы уступить место новым видам. Наверное, мы попытаемся бороться с неизбежным, как и Прежние Люди Но в конце концов уступим, как сейчас нам уступают эти. Они защищают свой вид, хотят уничтожить нас, а мы спасаем себя и своих.

Я вижу, вы потрясены: Но ведь вас воспитали эти люди и вам по-прежнему кажется, что вы с ними чем-то связаны А они-то сразу поняли, что вы другие! Они-то шли сюда, чтобы уничтожить вас! Потому что мы превосходим их, мы выше их. Мы не просто умеем общаться на расстоянии думать сообща — мы подошли к возможности объединять все умы воедино для решения сложнейших задач. Мы не пытаемся, превращать живых людей в слепки с одной и той же модели, как чеканят монеты. Мы не пытаемся подменять своими проповедями Господа.

Жизнь — это развитие, а мы — часть жизни. Неподвижность:- враг всего сущего. Если вы шокированы, лучше подумайте о том, что уже натворили ваши народы и что еще могут натворить. Я мало что о вас знаю, но образец-то везде один. Вспомните, как они собирались поступить с вами!

Как и раньше, у меня возникло ощущение, что она сама тоже читает проповедь. Но все же я успевал следить за ходом ее мысли. Так отключиться, как она, осознать себя полностью отличным от обычных людей я не мог Не уверен что мне и сейчас это удается. Мне все еще казалось тогда что мы — лишь несчастное загнанное меньшинство. Но зато я отлично помнил, отчего нам пришлось бежать…

Я глянул на Петру. Ей явно стало скучно, она сидела глядя в лицо зеландке, и не слушала нас А передо мной пронеслись образы: вот тетя Гарриет в воде, с белым свертком в руках; покончившая с собой Энн; боль Салли и Кэтрин; Софи, превратившаяся в дикарку, Софи со стрелой в горле…

На их месте могла быть и Петра… Я подошел к сестренке, обнял ее.

Все это время Майкл стоял у входа, глядя на машину. Но вот он обернулся к нам.

— Петра, ты не могла бы позвать Рейчел?

— Да, она здесь, слышит, спрашивает, что у нас происходит.

— Передай ей, что бы ей ни говорили, мы живы и в безопасности.

— Да, — вскоре сказала Петра, — она все поняла.

— Теперь передай ей вот что. Пусть она наберется терпения да ведет себя поосторожнее. Дня через три-четыре я к ней приду. Передашь?

Петра все передала и, как всегда, излишне громко, потом нахмурилась, произнесла вслух с оттенком презрения:

— Она вся плачет! Почему, Господи? Не понимаю! Мысли сзади не грустные она счастлива. Почему? Мы молча смотрели на Майкла.

— Вы вне закона, так что я иду один, — решительно сказал он.

— Но Майкл… — начала Розалинда.

— Она там совсем одна, — прервал ее Майкл. — Ты бы оставила Дэвида — или он тебя?

Отвечать было нечего. — Но ты сказал, что идешь за ней?

— Да. Мы, конечно, можем пожить в Вакнуке, дожидаясь, пока обнаружат нас или наших детей… Нет, и годится. Уйти в Окраины? — Он с отвращением глянул вниз. — Тоже плохо. Что ж, раз машина не может лететь за ней, я сам пойду.

Зеландка склонилась вперед, глядя на него с сочувствием и восхищением.

— Майкл, путь долог — и там эти жуткие земли!

— Знаю. Но мир ведь круглый, значит, есть и иной путь.

— Будет трудно и очень опасно.

— Не опаснее, чем жизнь в Вакнуке. Да и сможем ли мы жить там, зная, что у нас есть куда уйти! Теперь мы уверены, что мы не «отклонения», не каприз природы. Теперь нам не просто нужно выжить — у нас есть цель!