собачьих лап, даже легкие щелчки прыгающих по воде водомерок, пока не был вынужден набрать свежий воздух; он старался делать это под берегом, у желтых куртинок дикого ириса. Время от времени он вылезал на голыши и, прячась под нависающими корнями деревьев, искал в них убежища, но, напуганный приближением гончих, всякий раз снова погружался в реку, укрытый серебряной воздушной броней. Когда он плыл, из ноздрей его струились пузырьки, скатывались с головы и шеи и поднимались наверх цепочкой, за которой следило множество глаз.
Пытаясь уйти от погони, Тарка метался вверх-вниз по заводи, то по стрежню, то по сторонам, пересекал ее от края до края, менял глубину. Скользя под ногами собак, он видел их опрокинутые и разорванные зыбью отражения, видел искаженные дрожащие силуэты — фигуры мужчин и женщин, указывающих на него руками и кольями. Как бы Тарка ни работал своими тремя с половиной лапами, его преследовал рев гончих, которые шли по его следу-запаху, сохранявшемуся то в лопнувшем пузырьке воздуха, то в отпечатке на илистой промоине, то на прутике, то на листке. Один раз, когда Тарка был посредине реки, ему не хватило дыхания, и, не доплыв до куртинки дикого ириса, он пробкой выскочил в каком-нибудь ярде от Капкана. Тарка взглянул в зрачки своего давнего врага и снова нырнул. Он проплыл семьдесят ярдов за сорок секунд и залег в тростниковой крепи, где смог перевести дух и отдохнуть. Никто не видел выдры, но все видели тянущуюся за ней цепь пузырьков.
И снова — вверх по течению, мимо Кумжевого камня, под средним пролетом Протокового моста к мели, на которой от берега к берегу сплошной стеной стояли люди в белом, синем, зеленом, красном и сером.
— Ату его!
Тарка повернул и на миг раньше собак достиг спасительной воды.
— Пошел! Пошел! Вот, вот, вот! Возьми! Возьми!
Размахивая серой шляпой, егерь по пояс зашел в реку. Рядом плыл, нетерпеливо повизгивая и хватая пастью воду, Звонарь, косматый, коротконогий, черный с коричневыми подпалинами пес — помесь классной заячьей гончей и жесткошерстного выдрового выжлеца. Время от времени егерь подбадривал собак резким звуком рожка. Тарка повернул вниз, хотя наперерез реке, сразу за островком Плакучей ивы, протянулась еще одна расплывчатая пестрая лента. Он попытался прорваться через заслон, но за вспарывающими воду кольями был барьер тесно сомкнутых, одетых, в гольфы ног. Сова слетела с ивы; солнце резало ей глаза, досаждали мелкие птицы.
Тарка опять повернул и поплыл вверх, опередив гончих. Несколько минут отдыхал под кустом боярышника. Там его нашел Капкан, и он снова направился к Протоковому мосту и залег на глубине, утомленный долгим гоном. На шестом часу охоты Тарка попытался прорвать верхний заслон, но его враги твердо стояли на камнях переката. Рев гончих гулко отдавался под пролетами моста. Ураган, старая ирландская оленегонная, чуть было не схватил Тарку, но его сточенные временем зубы не смогли удержать выдру.
Цепочка пузырьков сделалась короче. Тарка слишком устал, чтобы искать укромного места, и дышал на глазах у врагов. Стряхивая с правил полукружья капель, по заводи плавало пятнадцать гончих. Остальные шлепали по мелководью у берегов. Охотники предоставили им действовать самостоятельно.
На седьмом часу гона выдра исчезла. Река стихла. Те, кто пришел посмотреть гон, сели на траву. Егерь медленно побрел вверх по течению, нащупывая колом точку опоры и не спуская глаз с Капкана. В заслонах люди стояли теперь вольготней, хотя и были готовы, если понадобится, пустить колья в ход. Лишь дозорные внимательно глядели в воду. Было ясно, что зверь в любой момент может выйти наружу. Парень с кривым колом, лицо которого было забрызгано кровью выдры, уже открывал нож, готовясь сделать еще одну зарубку на древке поперек другой.
Больше часа солнечные плети струились по неподвижной воде. День угасал, и сова вернулась к мышиным тропам на затихшем лугу за мостом.
В одном из заливчиков заводи лежал обломанный ивовый сук, а рядом, держась хвостом за ветку, лежал Тарка. Он не шевелился. Только широкие дырочки ноздрей виднелись над водой. Люди ярд за ярдом обшаривали берега между двумя заслонами. Втыкали колья в ветви, корни, заросли дикого ириса. Егерь исколол железным острием Кумжевый камень и скалу позади него. Гончие, дрожа, вылезли на сушу и внимательно следили за Капканом, Данником и Менестрелем, которые «работали» по урезу воды. Щелчок арапника, резкий окрик — Руфус спугнул из куманики кролика и гнал его по лугу. Описав большой круг, пес вернулся к реке, не спуская глаз с выжлятника.
На девятом часу гона над ивовым сучком со свистом пронеслась пунцовая стрекоза. Ею залюбовалась сидящая у заливчика девушка. Ее отец, тощий и сутулый, как цапля, старик, отдыхал рядом. Девушка смотрела, как стрекоза опускается на что-то, похожее на кусок коры рядом с веткой, услышала чиханье и увидела усы выдры, чиркнувшие по воде. Обернувшись, она поняла, что никто, кроме нее, не заметил выдры. Девушка покраснела и прикрыла ресницами серые глаза. С раннего детства она бродила с отцом по рекам Девона в поисках цветов и птичьих гнезд, многие деревья и камни были для нее старыми друзьями, она всюду ощущала Духа Природы, ей было дорого все, что созерцали ее глаза.
Минуты две девушка сидела безмолвно, не отваживаясь взглянуть на реку. Стрекоза летала над заводью, хватала мух и раздирала их роговыми челюстями на куски. Отец девушки смотрел, как стрекоза опустилась на ветку, поднялась, описала круг и опять села, казалось, прямо на воду. Тарка снова чихнул, и стрекоза улетела. Удовлетворенное бурчанье старика, загорелая рука, взлетевшая в воздух вместе со шляпой, вдох — и…
— Ату его!
Тарка нырнул, когда собаки были уже близко, и цепочка пузырьков указала, куда он поплыл. Многие видели его темный гладкий силуэт, когда он шел по кромке травянистого островка у двенадцати деревьев. Гончие догнали его, и Тарка повернулся к ним мордой, присев на короткие крепкие задние лапы, прижав передние к круглой крепкой груди. Он прокусил Даннику нос, в одно мгновение отпрянул от него и, шипя, цапнул за брылы Капкана. Его узкая нижняя челюсть щелкала раз за разом, пока собаки не навалились на него всей стаей, скрыв от глаз.
Кусаясь и извиваясь всем телом под собачьими брюхами и между ног, Тарка проложил себе путь к воде, и, пока гончие все еще искали его на камнях, по заводи вновь потянулась цепочка пузырей.
— Пошел! Пошел! Вот! Вот! Вот! Вот!
Тарка плыл медленно, нырял ненадолго. У Кумжевого камня он остановился, поглядел вокруг. Люди были повсюду: на берегах, поперек реки, в реке. В его маленьких темных глазах ничего не отразилось. Он отвернулся от человечьих лиц, чтобы не пропустить собак. Тарка был спокоен, бесстрашен и изнурен. Когда гончие оказались почти рядом, он нырнул, показав на миг гладкую темную спину, и проскочил у них под животами. Увидел перед собой сомкнувшиеся с отражением ноги егеря, за ними — перевернутые плечи и голову, сплющенные и размытые водой. Тарка плавал взад-вперед по заводи все медленнее и медленнее.
К концу девятого часа гона на него навалилась огромная усталость, сильнее той, что он познал в жестокую морозную зиму, когда больше месяца питался одними морскими водорослями и моллюсками в эстуарии. Тарка поднимался от нижнего заслона, и с каждым ударом перепончатых лап вода, казалось, делалась плотнее. Он перестал бить лапами, и течение понесло его назад. Горлан чуть не схватил его за шею, но Тарка успел нырнуть. Снова всплыл на расстоянии двух кольев и, лежа, смотрел на приближающегося к нему егеря.
Минут десять он отдыхал между короткими — всего в несколько ярдов — нырками, затем, чуть было не попав в пасть Капкана, направился вниз по реке. Тарка еле двигался, им овладело предсмертное желание всех затравленных выдр, желание, которое овладевает ими, когда вода перестает быть защитой: вновь ступить на твердь земли, пройти прародительской тропой. Тарка наполовину вылез на берег, но, услышав топот многочисленных ног, повернул обратно и поплыл к нижнему заслону. Косой удар колом в
