На следующую ночь луна поднялась еще бледнее, и на рассвете Белохвостка повела выдрят вниз по течению, Тарка отправился дальше один, но повернул обратно и позвал Белохвостку к Протоковому мосту поиграть вместе в последний раз.

— Хью-и-ик!

Они играли в старинную игру, известную всем здешним выдрам еще до прихода римлян. Они гонялись друг за другом вокруг волноломов среднего быка, пока звезды не затопило небесным приливом, надвигающимся с востока, пока на горизонте не потемнели деревья, не взмыли с песнями жаворонки.

— Хью-и-ик!

Таркволь вылез вслед за Таркой на берег, не слушая призывов матери, и побежал по выдриной тропе к следующей излучине. Поплыл за отцом вверх по реке и вновь срезал путь через пойму до поворота, но тут, напуганный дневным светом, возвратился к воде и спрятался под явором. А Тарка продолжал подниматься по реке еще несколько миль и наконец подплыл к убежищу в тенистой запруде, где играла, прыгала кумжа. Солнце выглянуло из-за холмов, месяц садился, как перо, уроненное летящей к дому совой. Журчала вода. Тарка спал, и ему снилось, что он приходит с Таркволем к неведомому ему морю, где вдоволь еды и никто не охотится на выдр…

В половине одиннадцатого утра у моста ниже Черной заводи остановился крытый автофургон. Из кабины водителя вышли трое мужчин; при звуке их шагов в кузове раздалось глухое рычанье. Услышав голоса гончих, затявкали два терьера — Кусай и Зуботычина, — натянув поводки, которые держала девушка в куртке и короткой синей саржевой юбке.

У обочины дороги уже выстроились шеренгой автомобили. Мужчины, женщины и дети, которые съехались на охотничий сбор, стояли возле своих машин или разговаривали у каменного парапета моста. Некоторые мужчины опирались на длинные ясеневые колы, смазанные льняным маслом и окованные железом; сверху вниз на них шли зарубки, отмечающие количество убитых ранее выдр; две зарубки наперекрест означали, что за один раз было две жертвы. У женщин колья были поменьше и потоньше, из побега ясеня или из бамбука. Были там палки из терна, тонкие ореховые трости, длинные, крепкие рябиновые шесты; у одного мальчика была слегка заостренная ручка от щетки. Он воткнул ее в крапиву, чтобы другие ребята не увидели нарезки на конце. Зарубок на ней не было.

Все люди повернулись к собачьему фургону. Старший егерь и выжлятник подняли заржавленные бортовые крюки на задке и опустили борт. Гончие кубарем посыпались на землю; они встряхивались, поскуливали, часто и громко дышали, вывалив языки, радуясь свободе после езды в жарком, тесном фургоне. На собак любовались, их гладили, похлопывали, называли по именам; они чесались, катались по земле, лизали друг другу шею, заглядывали людям в лицо. Молодые гончие, которые еще помнили те дни, когда они резвились на воле, разыскивали своих прежних друзей-людей, нюхали, тыкались носами в карманы, где лежали печенье, сандвичи и пирожки. Выжлятник сзывал их по именам и тихонько похлопывал арапником возле самых беспокойных. Тут были все: и Грач, и Звонарь, и Горлан, и Певчий, Росинка, Морячка, Кэролайн и Русалка, Браслет, который улегся и уснул, Повеса и Актер, кривой Болиголов и остальные ветераны: Дева, Ураган, Бедолага и Менестрель, с ввалившимися от старости глазами, Плевел и Зубан и устроившийся перед ними Весельчак. К ним прибавились две молодые гончие того же помета, сыновья Капкана и Росинки — Урван и Хват.

Капкан — черная голова в белых шрамах от давних драк — сидел в стороне, мрачный и отчужденный, не упуская из виду ловчего в желтом жилете. На правом ухе пса была метка от зубов выдры — ее оставила мать Тарки два года назад, когда Капкан сунулся в дупло упавшего дуба. Арапник выжлятника тщетно щелкал возле него; Капкан чуть шевельнул головой, оскалил зубы и зарычал, скосив глаза на нога псаря: старый выжлец ненавидел его.

Капкан.

На них смотрели люди. Выжлятник чувствовал, что попал в глупое положение и, резко прикрикнув на Капкана, вытянул его арапником. Рычание стало еще более угрожающим. Гончая рычала сквозь зубы, черные зрачки немигающих глаз уставились на врага. Увидев, что Хват направился к мосту, выжлятник с облегчением побежал вслед за ним. Капкан отвернулся, ни на кого не глядя.

Новые автомобили спускались с холма к мосту и останавливались у обочины. Каждую весну в течение недели, известной под названием Недели совместной охоты, в долину Двух Рек приезжали из соседнего графства члены охотничьего клуба со своими гончими, так что местная стая могла через день отдыхать. Съезжались сюда и охотники на выдр с разных рек Британии, текущих на юг, восток и запад. Их костюмы пестрели, как стрекозы над ручьем. Белые котелки, темно-синие куртки и гольфы и белые бриджи охотников из Черитона; белые шляпы, бриджи, гольфы и красные куртки охотников из Калмстока; голубые куртки с кремовыми воротниками, кремовые бриджи и голубые гольфы охотников из Суррея, Кента и Суссекса; охотники из Дартмура с головы до ног — от стеганых шапочек до башмаков — в темно-синем, только шарф на шее белый; охотники из Уэссекса — в зеленых «двурогих» шапочках, зеленых куртках, пунцовых галстуках, белых бриджах и зеленых гольфах. Самый нарядный костюм, по мнению двух оборванных мальчишек, был на толстом, похожем на моржа мужчине, который весело, хотя и грубовато, перешучивался с друзьями. Он сверкал и переливался на солнце багрянцем, лазурью и медью, этот охотничий костюм западных графств.

Вскоре после приезда фургона одиннадцать смычков гончих и два терьера, которые с такой силой рвались вперед, что чуть не душили сами себя ошейниками, валили позади старшего егеря через двор фермы к реке. Егерь окликал их по именам, гнусаво «ворковал»: «Ку-у-у-ор-орн-ер! У-уар! У-уар!». Гончие, помахивая правилами, счастливые, валили, не нарушая порядка, радуясь звукам, обещавшим им хороший гон — главную их работу и забаву, — если они не будут разбегаться и не станут обращать внимания на запах уток, кошек, отбросов, мышей и пирога с вареньем в руке фермерского малыша. Проходя через двор, собаки вели себя на редкость примерно; они любили егеря, который кормил их и вытаскивал из лап колючки и никогда не бил арапником, хотя изредка клал неприятное лекарство им на язык и до тех пор сжимал морды и поглаживал по горлу, пока они не проглатывали его. Собаки прекрасно понимали его «у-уар! у-уар!» и прочий собачий язык; под его «воркованье» даже Капкан забыл рыкнуть на Хвата, когда тот, отпрянув от котенка, толкнул его. Два самых сильных чувства, которые владели Капканом, помимо тех, что волновали его в псарне, были ненависть к выдрам и уважение к старшему егерю.

Охотничий сбор у лесопилки за Даркхэмской плотиной.

Собаки прыгнули в воду, пробежали по мелям к левому берегу и двинулись вверх по течению под раздающийся время от времени звук рожка. Капкан почти сразу взлаял и устремился вперед. За шесть часов до начала охоты здесь, на нагроможденных половодьем камнях, отдыхал Тарка.

Стая добралась до выемки на правом берегу между двумя кустами лещины, где Тарка вылез на сушу, чтобы пробежать к запруде по пойме — в этом месте русло реки изгибалось подковой. В траве еще держался запах выдры, и собаки пошли по чутью к лесу, который рос почти от самой воды. Ворона, что сидела на гребне плотины, поджидая, не покажется ли в тонком слое воды у ее ног рыбешка или жук, слышала, как собаки пошлепали вверх по мельничной протоке, и взлетела на верхушку дерева, чтобы следить за ними под прикрытием листвы. Рано утром ворона видела, как Тарка поднимался из протоки в Черную заводь. Тогда она громко закаркала, призывая своего дружка, чтобы вместе прогнать выдру. Сейчас она молчала. Собаки двинулись по запруде.

В двухстах с лишним ярдах выше плотины был брод, откуда летом вывозили в больших бочках гравий, нанесенный зимними разливами. Возле брода росло дерево, а под корнями дерева был выдриный