среди сосен забралась лиса, но хозяева прогнали ее, так как она неприятно пахла и ее привычки были не по вкусу чистюлям барсукам. Но если бы лиса забежала к ним днем и ее учащенное дыхание сказало бы им, что ее преследуют гончие, они не покусали бы ее и не выгнали прочь, а приютили, ибо человек был их общим врагом.
Барсуки позволили выдрам спать в одной из «печурок» — так жители Девоншира называют камеры, соединенные переходами, потому что по размеру и форме они напоминают обмазанные глиной маленькие печки, в которых местные хозяйки до сих пор пекут хлеб. Выдры были чистоплотны, умывались перед сном и не были неприятны барсукам. С наступлением ночи выдры и барсуки вместе покинули нору. Тарка держался поближе к матери — уж очень большим и страшным показался ему старый барсук, храпевший весь день в соседней камере на подстилке из мха и сухой травы. Барсуки заковыляли по своим тропам в кустах терновника и бересклета, а выдры двинулись другим путем — через куманику на склоне холма до самой его вершины. Они пробежали вдоль длинной грядки объеденной овцами капусты, пересекли проселочную дорогу, пробрались сквозь живые изгороди, разделяющие небольшие поля. Пройдя из конца в конец пастбище и лес, где росли дуб и остролист, они вышли к ручью, берега которого были изрезаны канавами и размыты приливом. Внезапно Белохвостка пустилась трусцой по грязи — она узнала Ланкарскую губу, куда впадал ручей, текущий сюда по долине из Приюта Ясеней-Близнецов, где она родилась. Был час отлива, и вода бежала ниже крутых глинистых берегов. Выдры нырнули, раскинули лапы, и течение понесло их под мост к реке, к широкой и мелкой заводи, которую пересекали круглые черные железные быки Железнодорожного моста, — заводи Шести цапель. Всякий раз как Тарка пытался вылезти на берег, чтобы схватить одну из пичужек, кормившихся у кромки воды, ноги его погружались в ил и брюхо тянуло вниз. Взлетали напуганные выдрами птицы, будя криками эхо по всей округе. Кричали галстучники, зуйки, кроншнепы, бекасы, травники и золотистые ржанки. На протяжении всего пути к морю, в пронизанную звездным светом даль, их сопровождали птичьи голоса.
Коричневая вода укачивала, несла выдр по огромной кривой, и тут Тарка увидел что-то, от чего его сердце наполнилось страхом. Большая Медведица, бывшая раньше перед ними, очутилась почему-то слева, касаясь ручкой ковша далеких деревьев. Звезды, принадлежащие реке и ночи, были друзьями, но эти странные огни казались каждый во много раз больше утренней звезды. Мерцающей цепью протянулись они через реку, отбрасывая туманный ореол, словно занялся рассвет, который для выдр в долине Двух Рек всегда служил предостережением.
Выдрята были встревожены огнями, но взрослые выдры не проявляли страхе, и Тарка продолжал плыть поверху. Едва они приблизились к морю, как ночной ветер, поднявшийся часа за два до того, когда прилив затопил бар [2] в эстуарии, донес до них глухой грохот.
Вскоре стремительное движение реки замедлилось, натолкнувшись на встречный напор прилива. Небольшая волна подняла Тарку и прокатилась дальше, другая свернулась, как двустворчатый моллюск, и разбилась над его головой. Тарка отряхнул воду с усов и облизал губы — незнакомый вкус понравился ему. Он стал лакать воду. Зыбень — предвестник прилива — колыхал его вверх-вниз, игриво кидал в морду брызги. На каждой ребристой мели и илистом берегу вода лизала гальку и валуны и откатывалась с еле слышным журчаньем, оставляя за собой шапки пены, трепещущей и лопающейся на ветру. Выдры все энергичнее отталкивались лапами, спускаясь к морю; вскоре глинистые берега сменились песчаными отмелями, и вот уже они плыли по мелководью, где из норок морских червей выскакивали воздушные пузырьки. На воде, разворачиваясь по течению, темнели какие-то силуэты; «флип-флап» — билась о них волна. Тарка испугался рыбачьих лодок, но взрослые выдры словно и не заметили их. Огни на мосту сделались большими и яркими и перестали мигать. Еще лодки на причале. Грохот автомобилей и повозок стал громче, показались фигуры. Впереди, в двухстах ядрах от них, на двадцати четырех пролетах разной формы и величины раскинулся Длинный мост. Серомордая нырнула, остальные четверо нырнули следом — старая выдра учуяла человечий и собачий дух.
Тарка оставался под водой столько, сколько ему хватило дыхания. Затем бесшумно поднялся наверх, огляделся, чтобы убедиться, что ему не грозит опасность, набрал воздуха и снова ушел вниз. Он поднимался семь раз, прежде чем выдры достигли моста; на восьмой он оказался прямо под одним из пролетов. Выдренок плыл между двумя быками, как мог сопротивляясь натиску прилива.
Так Тарка впервые миновал Длинный мост — его построили монахи вдоль брода за два столетия до того, как в верфях на морском побережье легли на стапеля галеоны, посланные потом против Испанской Армады. Проходя под мостом, выдры вынуждены были напрягать все силы и держаться правого берега реки, где мощь прилива была меньше. В ту ночь они ныряли в эстуарии на глубину в поисках камбалы. Найти плоских рыб было нелегко — обычно, увидев над собой черные тени, палтусы и лиманды вжимались в песок, и пятнистая желто-серая кожа совершенно скрывала их. Выдры ворошили дно, выгоняли рыбу наверх и, схватив в лапы, несли на берег, чтобы там ее сожрать.
Вскоре Тарка научился есть крабов, разгрызая зубами панцирь. Вместе с остальными выдрами он выискивал их среди скал под каменной набережной рыбачьей деревни, которая стоит там, где встречаются Две Реки; часто по ночам на головы выдр низвергались ведра помоев и мусора, опорожняемые местными жителями. Однажды кто-то высыпал полное ведро горячей золы, обжегшей Тарку и Белохвостку.
Днем выдры спали в тростниках пруда, где жили домашние утки. Поднявшись с приливной волной во второе ответвление эстуария — Брэнтонскую губу, где стояли на приколе небольшие парусники и барки с гравием, выдры на рассвете оставили соленую воду и перебежали через восточную дамбу к пруду, формой напоминающему бараньи рога. Здесь, в чуть солоноватых водах, они ловили кефаль, занесенную сюда морем в те времена, когда был сломан волнолом, и, радужную форель, выпущенную в пруд его хозяином. В этих водах «удил» рыбу Старый Ног. Ночью в камышах хлопала крыльями и крякала всевозможная водоплавающая птица: кряквы, дикие утки, чирки, широконосики, красноголовые нырки, гоголи и не принадлежащие к утиному племени лысухи и поганки.
На четвертую ночь после прихода выдр к пруду Бараньи Рога ласточки, на закате примостившиеся среди широких листьев рогоза, не уснули. Они все еще щебетали, когда первые звезды замерцали в воде, потому что получили сигнал покинуть столь любимые ими зеленые луга. Уцепившись лапками за бархатные головки рогоза, птицы переговаривались нежными «припевными» голосами, которые люди редко слышат, так они тихи. Ласточки говорили о серых волнах с белыми гребешками, о ветрах, сбивающих взмах крыла, о раскатах грома в освещенных солнцем тучах под ними, о бурях, голоде и усталости, которые им предстоит перенести, пока они не увидят снова сверкающую кипень прибоя у африканских берегов. Но никто не говорил о тех, кто упадет в море, будет убит во Франции, Испании и Италии или разобьется о стеклянные окна маяков, потому что эти перелетные птички с вильчатыми хвостами не думали о страданиях и смерти. Они были чисты и радостны духом и чужды повадок людей.
Любопытный Тарка наблюдал за ними весь день. Он смотрел, как они стремительно проносятся над его головой, поднимая ветер и затемняя небо, слушал их резкие крики, когда, упав на воду, они плескались в покрытом рябью пруду. На закате, как раз в то время, как он потягивался, готовясь покинуть гнездо, они взлетели к звездам в едином дружном порыве. «Кра-арк! Кра-арк! Кра-арк!» — произнес Старый Ног и с мрачным видом застыл на мелководье у края пруда. Для многих из синекрылых странников, начавших утомительный перелет из страны соломенных крыш и глинобитных сараев, это был последний английский голос.
Несколько дней спустя, играя в пруду, Тарка услышал тихий, мягкий свист. Выдры перестали играть и прислушались. Свист повторился, и мать Тарки тоже засвистела. Ответный свист был громкий и резкий. Выдриха поплыла ему навстречу, Серомордая и Белохвостка следом за ней. Этот свист заставил Тарку яростно закричать «ик-янг!», — а когда выдренок так кричит, значит, он уже не детеныш, а взрослый
