Шеннон. Значит, хлопочет о моем увольнении. И шьет мне дело о совращении, наказуемом законом.

Мэксин. Что значит «наказуемое законом»? Никогда не могла понять.

Шеннон. Это тот случай, когда девушка моложе двадцати совращает мужчину.

Мэксин хихикает.

Ничего смешного, дорогая моя Мэксин.

Мэксин. И на что вам нужны такие зеленые, или, вернее, почему вы вбили себе в голову, что они вам нужны?

Шеннон. Да никакие мне не нужны… независимо от возраста.

Мэксин. Зачем же тогда путаться с ними?

Он не отвечает.

А, Шеннон?

Шеннон. Нужна же хоть какая-нибудь человеческая близость, милая Мэксин.

Мэксин. Какой у вас размер ботинок?

Шеннон. Не понимаю, к чему вы клоните.

Мэксин. Башмаки у вас прохудились, а если не ошибаюсь, запасных вы с собой в поездку не берете. После Фреда осталась пара хороших ботинок, у вас, кажется, один размер.

Шеннон. Я любил старину Фреда, но не хочу залезать в его башмаки, дорогая.

Мэксин (снимая с Шеннона поношенные полуботинки). Да у вас и носки рваные. Фредовы носки будут вам как раз впору. (Расстегивает ворот его рубашки.) О, вы, я вижу, надели свой золотой крест? Плохой признак – опять подумываете о возвращении в церковь?

Шеннон. Да, Мэксин, это мой последний тур. Сегодня утром я написал своему старому епископу. Полное покаяние, полная капитуляция.

Мэксин (вынимая конверт из влажного кармана его рубашки). Если речь идет об этом письме, то старик не сможет его прочесть, пусть вы его на этот раз и пошлете, – так оно пропотело на вас. (Проходит за угол веранды.)

По тропинке, утирая пот с лица, поднимается Хэнк. При виде развалившегося в гамаке Шеннона начинает злиться.

Хэнк. Может, вытащите свой зад из гамака?

Шеннон. Ни за что.

Хэнк. Шеннон, живо вон из гамака! (Дает Шеннону пинка под зад.) Шеннон. Хэнк, если вы не справляетесь в тяжелой обстановке, значит, вы занимаете свое место не по праву. Я вам дал определенные указания. И очень простые. Надо было вытащить их из автобуса и…

Появляется Мэксин с кружкой горячей воды, бритвенным прибором и полотенцем.

Хэнк (снова поддав Шеннону, на этот раз больнее). Шеннон, вон из гамака.

Шеннон (предупреждая). Хватит, Хэнк! Немного фамильярности – куда ни шло, но вы заходите слишком далеко.

Мэксин начинает намыливать ему лицо.

Что это вы?

Мэксин. Вам что, не приходилось бриться и стричься у парикмахерши?

Хэнк. Девочка в истерике.

Мэксин. Не дергайтесь, Шеннон.

Шеннон. Хэнк, истерия – нормальное явление. Все женщины – истерички, натура такая. Опасное оружие в руках женщины, и только тот мужчина достоин называться мужчиной, которого истерикой не проймешь. Вы хотите заставить меня поверить, что у вас кишка тонка? Если так, я не смогу…

Мэксин. Не дергайтесь!

Шеннон. Я и не дергаюсь. (Хэнку.) …взять вас с собой в следующую поездку. Поэтому идите и…

Хэнк. Вы хотите, чтобы я пошел к ним и доложил, что вы здесь прохлаждаетесь в гамаке, пока на вас наводят красоту?

Мэксин. Скажите, что преподобный Ларри возвращается в лоно церкви, так что они могут проваливать в свой Техас.

Хэнк. Пивка бы мне.

Мэксин. Угощайтесь на здоровье. Холодильник у меня в кабинете. (Указывает ему, куда пройти.) Шеннон (после ухода Хэнка). Как ужасно, Мэксин, – самому в пору волком взвыть, а ты и тут должен морочить людям голову. Мэксин! Вы меня порезали!

Мэксин. Вы все время вертитесь.

Шеннон. Подровняйте немножко бороду, и ладно.

Мэксин. Сама знаю. Беби, поплаваем сегодня ночью? Даже если море будет неспокойно, а?

Шеннон. О Боже…