отсутствовала. Органы восприятия были, по всей видимости, в полном порядке, однако пациент продолжал игнорировать все внешние стимулы. Физически он был без сознания, не чувствовал ни единого раздражителя, а вот психически – здесь Конвей вынужден был полагаться на утверждения Приликлы.

«Что за сумасшедший полубог, – подумал он. – Вечно О'Мара подсовывает ему всяких психопатов!»

– Единственное объяснение, какое я могу предложить, – сказал он вслух, – состоит в том, что мозг больного утратил контакт с органами чувств. Причина этого кроется, на мой взгляд, в психическом расстройстве.

Мне кажется, пациент нуждается в срочной психиатрической помощи. Однако, – добавил он, – «психам» будет гораздо легче общаться с физически здоровым существом, поэтому нам следует сперва очистить его кожу...

Против той формы эпителиомы, которой страдал пациент, в госпитале было разработано лекарство, и в лабораторном отчёте давалось «добро» на его применение: оно соответствовало метаболизму ЭПЛХ и не должно было вызвать никаких побочных эффектов. Конвей быстро отмерил дозу и ввел её пациенту подкожно. Приликла встал у операционного стола, чтобы воочию узреть одно из чудес медицины: лекарство начинало действовать через считанные секунды после попадания в организм.

Прошло десять минут – ничего не случилось.

– Крепкий орешек, – пробормотал Конвей, вводя максимально допустимую дозу.

Почти сразу кожа вокруг места укола потемнела, трещинки на ней исчезли. Темное пятно увеличивалось на глазах, одно из щупалец слабо дернулось.

– О чем он думает? – поинтересовался Конвей.

– В общем, о том же самом, – отозвался Приликла, – но последний укол его обеспокоил. Я чувствую, как он принимает... принимает решение...

Приликла задрожал с головы до ног – верный признак того, что эмоциональное излучение пациента усилилось. Конвей хотел было спросить ещё о чем-то, но не успел. Послышался треск. ЭПЛХ ворочался под ремнями, которые удерживали его на столе. Два ремня лопнули. Существу удалось высвободить щупальце – то, которое заканчивалось кулаком...

Конвей сумел увернуться. Кулак просвистел в доле дюйма от его виска.

А лейтенанту не повезло: уже на излете кулак врезался ему в плечо. Удар был такой силы, что монитора отшвырнуло к противоположной стене. Приликла, для которого трусость была необходимым условием выживания, не тратил времени даром. Он висел на потолке, надежно вцепившись в него присосками шести своих ног.

Лежа на полу, Конвей услышал, как лопнули другие ремни. ЭПЛХ размахивал теперь тремя щупальцами. Вскоре он вырвется на волю – и что тогда? Конвей встал на четвереньки, потом собрался и прыгнул на буйствующего пациента. Обхватив руками его тело у оснований щупалец, он постарался закрепиться в таком положении и едва не оглох от рева, раздавшегося изо рта по соседству с его ухом. Транслятор перевел этот рев как: «Помогите! Помогите!» Одновременно щупальце с кулаком на конце обрушилось вниз, и в полу, на том месте, где Конвей находился несколько мгновений назад, появилась трехдюймовая вмятина.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что вести себя подобным образом – чистой воды безумие, но Конвей знал, что делает. Прильнув к телу ЭПЛХ, он очутился вне досягаемости яростно дергающихся щупалец.

И тут он увидел лейтенанта.

Тот полулежал-полусидел у дальней стены. Одна его рука была вывернута под неестественным углом, а другая стискивала рукоятку зажатого между коленями пистолета: прищуренный левый глаз словно подмаргивал Конвею, а правый был устремлен на мушку. Конвей закричал, но его крик потонул в реве, который издавал пациент. Конвей со страхом ожидал, что могучее тело под ним вот-вот содрогнется от вонзившихся в него пуль. Парализованный ужасом, он не мог пошевелиться.

И вдруг все кончилось. Пациент перевернулся на бок, обмяк и замолчал.

Лейтенант сунул пистолет в кобуру и кое-как поднялся, а Приликла спустился с потолка. Конвей разжал объятия.

– Уф, – произнес он, – неужели бы вы стали стрелять? Вы бы прикончили меня.

Лейтенант покачал головой.

– Я хороший стрелок, доктор. Вам можно было не волноваться. А этот...

Он как заладил своё «Помогите!» Тут у кого угодно рука дрогнет...

Минут через двадцать или около того – лейтенант по настоянию Приликлы отправился на перевязку, а Конвей с ГЛНО занялись заменой ремней у операционного стола на более крепкие, – они заметили, что темное пятно на коже пациента пропало. Состояние больного как две капли воды напоминало то, в котором он находился до укола. Судя по всему, максимальная доза лекарства оказала лишь временное воздействие – надо признать, весьма своеобразное. Раньше такого не случалось.

С того момента, как к нему присоединился Приликла, Конвей был убежден, что корни заболевания ЭПЛХ – психического характера. Он знал, что расстроенный мозг способен причинить немалый вред телу, в котором помещается. Но этот вред во всех предыдущих случаях является чисто физическим, равно как и исправление его по методе, одобренной и постоянно совершенствуемой отделением патологии. Никакой мозг, вне зависимости от его мощи и серьезности повреждения, не может полностью игнорировать, пренебрегать физическими явлениями. Иначе нарушаются законы мироздания.

У Конвея было два объяснения всему происшедшему. Либо существо на операционном столе было на деле божеством и потому не обращало внимания на его потуги, либо кто-то кого-то пытается одурачить. В глубине души он был сторонником второй теории, ибо первая шла вразрез с его воззрениями на природу вещей. Ему отчаянно хотелось, чтобы его пациент оставался пациентом с маленькой буквы...

Тем не менее по выходе из приемного покоя Конвей заглянул к капитану Брайсону, капеллану корпуса мониторов, и довольно долго беседовал с ним, не задавая, впрочем, конкретных вопросов. Потом он встретился с полковником Скемптоном, ответственным за материально- техническое обеспечение госпиталя и связь. Конвей попросил у полковника полную копию судового журнала ЭПЛХ – до сих пор ему удалось прочесть только то, что напрямую было связано с предполагаемым убийством. Скемптон любезно согласился переслать копию в каюту Конвея. Далее Конвей побывал в театре АУГЛ, где продемонстрировал некоторые приемы, полезные при оперировании водных форм жизни, после чего провел два часа в отделении патологии и выяснил интересные подробности относительно бессмертия своего больного.

Вернувшись в каюту, он обнаружил на письменном столе кипу документов толщиной чуть ли не в два дюйма. Подумав о положенном ему по расписанию шестичасовом отдыхе и о том, как он его использует, Конвей застонал.

Внезапно ему отчётливо представилось, как бы он желал использовать эти шесть часов – посвятить их все толковой и потрясающе красивой медсестре Мэрчисон, за которой он в последнее время ухаживал. Но Мэрчисон была на дежурстве в родильной палате ФГЛИ, а совпадения периодов отдыха ранее, чем через две недели, не ожидалось.

Быть может при сложившихся обстоятельствах оно и к лучшему, решил Конвей и принялся за чтение.

Мониторы, которые обследовали звездолет ЭПЛХ,, предпочли, похоже, не ломать головы над переводом временных единиц пациента в земные и ограничились тем, что установили следующее: многие записи были сделаны несколько столетий назад, а некоторые были занесены в журнал