ее смерть заставила беглеца вернуться в родной город.

Бретт провел рукой под воротом рубашки и удивился, почувствовав, что шея влажна от пота. Он поднял глаза и увидел яркое солнце на безоблачном небе, которое, оказывается, припекало уже давно, с тех пор как они прибыли на кладбище. Но Бретта на протяжении всей церемонии сковывал леденящий холод.

Пастор наконец закончил поминальную молитву и осторожно закрыл Библию, призывая единственного родственника умершей к участию в обряде. Все присутствующие также выжидающе смотрели на этого красивого мужчину. Он был высок и строен, а смоляные волосы подчеркивали высокие скулы и оливковый цвет кожи. Гордая осанка говорила об уверенности в своих силах.

Шепча молитву, Бретт положил на могилу матери чайную розу на длинном стебле — это был ее любимый цветок. Затем рукой смахнув выступившие на глазах слезы, он мысленно поблагодарил Синтию за то, что, будучи независимой и гордой женщиной, она не побоялась родить ребенка вне супружества. Самостоятельная и сильная духом, она вырастила сына без чьей-либо помощи и передала ему свою гордость и прямоту.

Бретт отвернулся от скорбного места и молчаливо принял соболезнования небольшой группы горожан, пришедших на траурную церемонию. За многие годы он так и не смог понять, почему его мать не уехала из города вместе с ним. Синтию никогда не игнорировали, как его, но все же ее принимали не слишком искренне и радушно в домах со старыми устоями. И это несмотря на то, что она учила детей из этих семейств в старших классах и вникала во все их проблемы. К ней все равно относились с пристрастием и без конца давали понять, что она не их круга. Да и сейчас на кладбище собралось не больше двадцати человек. А хоронили бы кого-нибудь другого, сюда пришли бы толпы оплакивающих.

Подавив в себе раздражение, возникшее при этой мысли, Бретт направился к машине. Он больше не мог видеть могилу матери, засыпанную землей. Теперь когда Синтия умерла, ему, вероятно, и вовсе нет смысла оставаться в Конуэе. Он прекрасно почувствовал напряжение горожан в связи с его приездом, хотя они и старались продемонстрировать свое равнодушие.

Блеск длинных волос на солнце неожиданно привлек его внимание. И он с мучением, близким к наслаждению, прикрыл глаза. Солнечный свет, заставивший светиться эти темные волосы золотом, помог его мыслям вернуться на двенадцать лет назад. Бретт знал точно, какие эти волосы на ощупь и кому принадлежит этот необычный оттенок темно-синих глаз. Те же глаза — но на двенадцать лет моложе — так же заставляли его цепенеть, и вот сейчас они смотрят на него, наполненные состраданием. Бретт замер, очарованный этим видением. Но затем не без усилия взял себя в руки. Осторожно! Эта женщина, так неожиданно выплывающая из его прошлого, может войти в его настоящее. И хотя она шла к нему с некой царственной отчужденностью, он все же вновь почувствовал ее особую прелесть.

Фиби Стефансен не обладала тем типом женской красоты, который известен всем и каждому по обложкам многочисленных модных журналов. Но любого мужчину, не только Бретта, в ней привлекала ненавязчивая утонченность. Она была невысокого роста, стройная. Ее лицо с прямым носом и широко расставленными глазами могло показаться вполне заурядным, но только не губы, нежным цветком выделявшиеся на ее лице. Бретту даже вспомнилось и то, что они издавали слабый аромат клубники. Больше всего в ней он любил эти губы, особенно когда они смеялись, пусть даже над ним.

Приветливо улыбаясь, Фиби Стефансен подошла к нему, и он с нетерпением ждал, что она скажет. Когда-то она произнесла такие слова, которые он не мог забыть все эти двенадцать лет. Тогда она сказала, что ненавидит темноту перед своим домом, и попросила покрепче обнять и поцеловать ее, как будто бы потому, что они не скоро еще увидятся. Эти ее слова оказались пророческими.

Он прекрасно понимал свое теперешнее положение в годами создаваемой и нерушимой системе взаимоотношений граждан Конуэя. Он для них всего лишь неожиданно вернувшийся пасынок, бросивший им вызов. И он осознавал, что самое большее, на что может рассчитывать в этом городе, это молчание и немой укор. И с ее стороны тоже. Поэтому его интересовало сейчас только одно: кого же видит перед собой Фиби? Отверженного всеми парня или преуспевающего современного писателя, каким он стал? Впрочем, он не был до конца уверен в ее осведомленности о его карьере. Ведь за эти годы наверняка многое произошло.

Фиби остановилась в двух шагах, слегка откинув голову и уверенно встречая пристальный взгляд Бретта. Его рост достигал шести футов, так что ее голова едва доставала до его подбородка. И эта подробность вновь всколыхнула в Бретте давно уснувшие воспоминания.

Он не хотел что-либо испытывать при взгляде на нее, но волна чувств уже поднялась в нем и заставила его вспомнить те времена, когда он верил в любовь и счастье, приносимое ею. К его ужасу, он даже теперь не был до конца уверен, что больше в данный момент терзает его сердце, — смерть матери или появление вновь в его жизни Фиби, некогда разрушившей все его мечты и надежды и, как ему казалось, втоптавшей его любовь в грязь. И сейчас от одного только взгляда на нее он испытывал почти те же муки, что и тогда.

— Здравствуй, Бретт, — произнесла она бархатным голосом, похожим на шепот.

— Привет, Фиби. — Произнести это имя оказалось непривычно трудно для его языка, и он знал почему. За все двенадцать лет он ни разу не произносил его вслух. Сначала он ненавидел только ее одну. Позже ему казалось, что эту ненависть он перенес на всех встречавшихся на его пути женщин.

Тем временем с кладбища почти все разошлись, оставив их одних стоящими друг против друга. Бретту показалось странным, что он не заметил ее раньше — там, у могилы, или на церемонии в церкви. Ведь должна была быть на это причина.

— Я очень сожалею о смерти Синтии, — сказала Фиби тихим голосом.

— Я тоже, — сказал он, внимательно разглядывая ее и одновременно пытаясь разобраться в своих чувствах. С длинными прямыми волосами, с непослушной прядью, спадающей на лоб, она выглядела, как в семнадцать лет.

Фиби чувствовала себя неуютно под его пристальным взглядом. Она небрежно откинула волосы, подставив легкому ветерку шею. Это движение напомнило Бретту об одном из самых ее чувствительных мест под копной волос. Она плотно сжала губы — признак нервозности, отметил про себя Бретт. Капельки пота на ее лбу блестели словно бисер.

Она посмотрела в сторону могилы. Затем снова повернулась к Бретту и с глазами, внезапно наполнившимися печалью, произнесла:

— Я хочу сказать, что мне так же горько, как и тебе. Мы с Синтией были друзьями. Ты, наверное, не знал об этом? Конечно, не знал. Ты думал, что ее любил только ты один.

Ему хотелось спросить, почему она любила мать человека, любовь которого отвергла, но не смог. Здесь было не место и не время для выяснения отношений, тем более что Синтия умерла.

— Синтия всегда говорила, что не желает пышных похорон. Она любила жизнь и хотела, чтобы кто- нибудь играл громкую веселую мелодию, когда она умрет, — сказал Бретт, грустно глядя в глаза Фиби.

— Что-нибудь вроде «Ясноглазого Джо»?

Фиби попробовала улыбнуться, и Бретт дружески похлопал ее по плечу.

— Мне жаль, что все так вышло, Бретт, — сказала она, слегка отстраняясь и отворачиваясь от него. Она не нашла других слов, да и что она могла ему сказать?..

Бретт стоял и смотрел, как она уходит, охваченный таким глубоким чувством утраты, какого не испытал, даже узнав о смерти матери.

Когда раздался звон колокольчика на входной двери, Фиби тут же вскочила и заставила себя улыбнуться. Ей нравилось приветствовать лично каждого из своих покупателей, и не только потому, что это было хорошо для бизнеса, а потому, что она знала каждого в этом городе.

Однако ее улыбка застыла на лице, когда на пороге показался Бретт Кроуз, а мысль о том, что ее размеренная жизнь теперь никогда уже не вернется к нормальному состоянию, заставила всю похолодеть.

На кладбище он показался ей зрелым, степенным мужчиной. Годы добавили его лицу мужественности, но украли с его лица любимую ею открытую улыбку. Когда-то она была опьянена этой улыбкой и до сих пор не могла ее забыть.

Длинные, вопреки нынешней моде, волосы были по-прежнему жгуче-черными, а оливковый оттенок кожи все так же выдавал в нем индейских предков. Устремленный на нее взгляд серых глаз, исполненный незнакомого ей выражения, утратил былую горделивость. Выглядел он совсем просто: парусиновые туфли,