— Что по карману? — спросила она.

По правде говоря, Люк вызывал у нее беспокойство. Раньше в его облике иногда можно было увидеть радость жизни. Теперь он проводил долгие часы в задумчивости у себя в кабинете или уходил из дома. Хотя их мать не говорила об этом, но Элизабет знала, что и она тоже не одобряет его отсутствия по ночам и его развлечений.

— Люк снимет с меня голову, если я расскажу тебе. Понимаешь, существует джентльменский кодекс.

— Кодекс? — повторила она, фыркнув, что могло показаться неприличным для леди. — Разве не ты тот джентльмен, который засунул лягушку мне в постель?

— Мне было десять лет.

Но он рассмеялся.

На самом деле, решила Элизабет, когда он вот так смеется, то действительно выглядит красавцем. Очень хороши его темно-каштановые волосы и глаза, такие светло-карие, что кажутся почти золотистыми. Их уже нельзя назвать неопределенными, как она считала когда-то. Быть может, хихикающие юные простушки не так уж и глупы. Несмотря на его досадную склонность казаться нарочито бестолковым и неустанно дразнить ее, он обладает определенным шармом. В детстве это очень пригождалось им. Его умные объяснения не один раз спасали их от серьезных неприятностей.

Она сказала язвительно:

— Люк может снять голову и с меня за то, что я сую нос в его деланно я все равно спрашиваю. Так скажи мне, что он такое сделал? Что ему по карману, но чего ему не следовало делать?

— Поставил двадцать тысяч в пари на одну взятку из двух карт.

Элизабет заморгала.

— Двадцать тысяч?!

Огромная сумма. Она не была посвящена в денежные дела брата, но это не имело значения. Двадцать тысяч — значительная сумма.

Майлз бросил на нее презрительный взгляд.

— Это так.

— Боже мой. — Элизабет некоторое время смотрела на толпу гостей, переваривая полученные сведения. — Это не похоже на Люка, — сказала она в конце концов. — Он, быть может, ведет себя так, будто не склонен обременять себя ответственностью и чувством долга, но я точно знаю, что это не так. Посмотри, он сопровождает меня повсюду, а ведь я знаю, что он с удовольствием занимался бы чем- то другим. Я не понимаю его поступков.

— Я тоже.

К ее удивлению, Майлз, обладая большей информацией, чем она, не держался с досадным высокомерием, как это обычно бывало. Раньше он тайно злорадствовал по этой причине. Это началось, когда ей было около пяти лет, а ему — восемь. Но теперь он хмурился и потирал подбородок:

— Что-то здесь не так. Он какой-то хмурый и отчужденный.

Отчужденный. Опять это слово, которое повторил уже Майлз.

Она могла подсчитать на пальцах одной руки те случаи, когда они в чем-то соглашались за последнее время, и пожалела, что на этот раз они согласились в оценке душевного состояния ее брата.

— Ты тоже это заметил?

— Время от времени, — протянул он сухим тоном, — вопреки твоему пренебрежительному мнению о моем характере мне все же удается отвлечь внимание от моих собственных дел. Да, я заметил. Он о чем-то думает, хотя очень старается сделать вид, что наслаждается обычными занятиями, доступными богатому аристократу. Могу предположить, что у него не было намерений заключать это пари. Все считал и, что он получит удовольствие от такого невероятного пари, поэтому оно и имело место.

Это суждение было настолько проницательным, что Элизабет испугалась.

— Ты думал об этом. И если посмотреть таким образом, этот поступок хотя бы обретает какой-то смысл.

— Вот это-то и страшно. — Кузен Элизабет скривил губы, и его густые ресницы слегка опустились над необыкновенными глазами цвета янтаря. — Последний раз, когда наши мысли шли в одном направлении, мы с тобой решили взять совершенно новый фаэтон вашего отца и покататься за городом. Если я верно помню последствия этого деяния, я не мог сидеть три дня, после того как нас поймали. Мой отец страшно рассердился на меня.

Она всегда чувствовала себя немного виноватой из-за того, что его выпороли за ту несерьезную выходку, тогда как ее всего лишь заперли в комнате.

— Напрасно ты заявил, что идея принадлежала исключительно тебе. Мы с тобой знали, что виноваты мы оба.

— В то время я так представлял себе рыцарство. — Он пожал плечами. — Теперь я стал старше и мудрее, как говорит пословица, так что ответом на твой вопрос будет твердое «нет».

Снова заиграла музыка, наполнив зал мелодией новейшего популярного вальса.

— Я ни о чем не спрашивала, — пробормотала она, старательно поправляя перчатку.

Майлз гибким движением отодвинулся от стены.

— Ты просто хотела предложить мне разузнать, что тревожит Люка.

Она действительно этого хотела, будь он неладен.

— Вовсе нет, — сухо сказала Элизабет.

— Лгунья. — Улыбка мелькнула на его лице и тут же исчезла. Он покачал головой. — Просто женщины не понимают мужчин.

— А зачем нам это нужно? — пробормотала она. — Впрочем, не мог бы ты сказать точнее, чего именно я не поняла в данном случае?

— Я не собираюсь совать нос в чужие дела. Прости, Эл. Если бы ему хотелось поговорить об этом, он сам завел бы разговор. В сущности, это не мое дело и не твое, если с ним что-то не так.

— Прости, что я тревожусь о своем брате.

Он знал эту упрямую складку ее губ. Майлз Хоторн мысленно выбранился и поборол желание схватить Элизабет за узкие плечи, вытащить через французское окно на террасу и объяснить в самых простых выражениях, какие только возможны, как мало нравится среднему мужчине, когда женщина вмешивается в его дела и пытается навести порядок в его жизни.

Или вытащить ее отсюда и сделать что-то совершенно другое. В голову ему пришел пылкий поцелуй. Честно говоря, такое ему приходило в голову очень часто, когда он оказывался рядом с Элизабет.

Если бы они на самом деле были двоюродными братом и сестрой, этого никогда бы не произошло, но в действительности они не были родственниками, и он знал об этом с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понять все сложности, заключающиеся в этом положении. Его овдовевшая мать вышла замуж за кузена отца Элизабет всего через несколько месяцев после того, как родился Майлз и они переехали в имение Доде. У них с Элизабет не было ни капли общей крови. Он заметил, что эта осведомленность нарушает порядок его жизни.

Элизабет нарушает порядок его жизни.

В этот вечер она выглядела потрясающе в темно-розовом тюле, не скрывающем верхней части ее кремовых грудей, а из-за низкого выреза изящная шея казалась длиннее. Блестящие волосы были зачесаны кверху, и сейчас ее глаза, удивительные серебристо-серые глаза, как у всех членов семьи Доде, смотрели на него с высокомерным презрением. На высоких скулах горел легкий румянец досады.

Она не обладала классической красотой, но все же ее считали красавицей. Ее светящиеся глаза с длинными ресницами украшали точеное лицо, кончик носа был пикантно вздернут… Когда Элизабет была моложе, сочетание этих, глаз и длинных вьющихся волос придавало ей что-то сказочное, а повзрослев, она стала отличаться от белокурых красавиц — несравненного идеала высшего общества. Цвет ее волос не поддавался определению: волны темно-каштанового цвета слегка отливали золотом на свету, и еще в них был рыжеватый оттенок.

Частью своей привлекательности она была обязана — он это понимал — своей живости. Элизабет редко делала что-то наполовину. Когда на ней женится какой-нибудь ничего не подозревающий бедолага, он наплачется, стараясь уберечь ее от неприятностей.