стали бы это делать.

— Они предпочитают вышивку и сплетни. Это гораздо продуктивней.

Элизабет терпеть не могла всего связанного с тканью и иголками, и не была настолько ограниченна, чтобы заниматься сплетнями. Она бросила на него надменный взгляд, который мог бы превратить мужчину послабее в лужу извинений, но он привык к этому и отвесил ей легкий насмешливый поклон, злорадно усмехаясь и радуясь, что может восстановить хотя бы небольшое равновесие.

— Разумеется, я не говорю о присутствующих.

— Не понимаю, почему я вообще полагаюсь на тебя.

— А я подумал, что ты здесь потому, что мои окна выходят на улицу.

Элизабет вскочила с кровати и подошла к окну.

— Отчасти это так, — согласилась она, — но с Люком я не могу об этом говорить… он просто видит меня насквозь — он это умеет. И я, конечно, не могу говорить о замужестве с мамой, потому что она очень некрасиво краснеет, если я начинаю задавать ей неудобные вопросы.

«Господи, если она могла подумать, что я стану отвечать на вопросы о близости между мужчиной и женщиной…»

Другое дело — наглядный показ, кончающийся вздохами и блаженством, но об этом не могло быть и речи, равно как и о дискуссии на эту тему.

— Я несведущ в этом, — сказал он осторожно, все еще стоя в намеренно небрежной лозе, прислонясь к обшитой панелями стене. — Я так же не состою в браке, как и ты.

— Но тебя и вполовину не так опекают, как меня. — Густые ресницы опустились на нежные щеки. — Но тем не менее я не спрашиваю тебя ни о чем, кроме твоего отношения к этому предмету. Или я не права?

— В каком смысле не права? — осторожно осведомился он.

— Я понимаю, что это не волшебная сказка с мифическими принцами и единорогами, но, конечно же, это ведь не слишком много — хотеть отчаянно влюбиться, да? — Она судорожно сглотнула, и стало заметно, как прошла волна по мышцам гортани. — Или я просто безнадежная наивная дурочка?

Отчаянно влюбиться, по его опыту означало отчасти попасть в ад.

— Немного наивная — может быть, учитывая твое положение в обществе, Эл.

Он ответил настолько честно, насколько мог себе позволить, поскольку этот предмет был остро мучительным. Майлз не хотел, чтобы она вышла замуж ради положения в обществе, и при этом, как это ни противоречиво, хотел, чтобы она кого-то полюбила. Это было бы еще хуже, чем видеть, что она довольна своей жизнью с каким-нибудь славным парнем типа Фосетта.

Разумеется, если только она не влюбится безумно в него самого.

Стук колес заставил ее снова посмотреть в окно; одной рукой она схватилась за занавес. Очертания ее стройного тела в шелковом платье лимонного цвета, ее задумчивое лицо, когда она стояла у окна, запечатлелись, наверное, навсегда в его памяти.

— Лорд Фосетт уезжает, — сказала она с явным облегчением.

— Значит, ты избавлена от необходимости объяснять свой отказ, — пробормотал он, выпрямляясь. — И теперь самое время покинуть мою спальню, прежде чем кто-нибудь узнает, что ты была здесь.

— Дельный совет. — Она скорчила гримаску. — Я уже выслушала нотацию от брата насчет того, что мы с торбой на самом деле не родня.

Майлз не раз задавал себя вопрос — удается ли ему обманывать Люка относительно своих чувств к Элизабет.

— Вот как?

— Люк сказал что-то о том, чтобы мы никуда не ходили вдвоем. Я заметила ему, что он слишком заботлив.

— Вот как? — повторил Майлз с циничной усмешкой.

Она направилась к двери, изящно взметнув шелковые юбки и распространяя аромат сирени.

— Я сказала ему, что наши отношения не изменились только оттого, что мы стали немного старше.

— Вот как? — в третий раз тихо сказал он, а она вышла из комнаты.

Дневник лежал на письменном столе, и Мэдлин смотрела на него, как смотрят на свернувшуюся кольцом змею.

Он причинил ей большие неприятности, и пока происходили эти неприятности, способствовал переменам в ее жизни. И теперь она не могла не задаваться вопросом, как реагировал бы Колин, если бы узнал, к чему привела его привычка записывать свои сокровенные мысли.

Когда ей вернули дневник, она сразу же заперла его в сейф для сохранности. Раньше она хранила его просто в ящике стола. Но, быть может, благоразумнее будет поместить его в какое-то место получше.

Честно говоря, она попыталась забыть о дневнике, но теперь вынуждена была достать его и, по крайней мере, подумать о том, не стоит ли его прочесть.

Больше всего ее интересовало, как лорд Фитч смог завладеть дневником, лежащим в ящике стола. Если он сделал это однажды, где гарантия, что не сделает во второй раз?

В кабинете стояла тишина, кожаное кресло Колина было уютно потерто, потому что он любил уединяться и сидеть в этом кресле. Мэдлин всегда снисходительно относилась к его стремлению уединиться, подозревая, что он много времени проводит в мечтах, разгадывает словесные головоломки, читает и, судя по всему, делает записи в дневнике. Книжные полки, стоявшие по стенам, обшитым дубовыми панелями, были полны его любимых книг, там же хранились курительные трубки и банки с табаком, стоявшие на тех же местах, где он их оставил.

Как сильно ее любовник отличается от него во всех отношениях.

Романтическая натура ее мужа выражалась в любви к цветам, к пикникам при лунном свете и в сочинении стихов.

Люку больше подходили реальные дела — избавить ее от нежелательного присутствия у нее в доме истекающего кровью человека, изъять краденое у вора. Можно не сомневаться, что эти мужчины совершенно непохожи, но, резко напомнила себе Мэдлин, она ведь не ищет замену Колину.

По стихам, которые Колин посвящал ей, можно было только воображать, что он записывал в дневнике, считая, что никто не увидит написанного. Вторжение в его сокровенные мысли по-прежнему казалось ей чем-то нехорошим, но эта уверенность уже была поколеблена Фитчем и, возможно, ей будет легче переносить похотливые взгляды и гнусные предложения его сиятельства, если она будет знать в точности, что прочел этот человек.

И все же потребовалась некоторая храбрость, чтобы раскрыть тетрадь в мягком кожаном переплете. Обложка была измята, потому что ее открывали и закрывали в течение многих лет. При виде знакомого небрежного подчерка мужа в горле у нее застрял комок, но она заставила себя приступить к чтению.

Только через полчаса она наткнулась на первый действительно личный кусок. Оказалось, что Колин не вел регулярный дневник, а просто время от времени доставал тетрадь и записывал то, что казалось ему интересным из житейских мелочей, в том числе, как заметила Мэдлин с приятным интересом, рассуждал о женщинах, за которыми ухаживал до того, как они познакомились. Это воистину был личный дневник, и Мэдлин погрузилась в него с увлечением.

Дойдя до одного места, она поглубже уселась в кресло, вытянула под столом ноги в туфельках и пробормотала удивленно:

— Кэрол Фолкс — вот уж, право.

Кажется, он не прикасался к дневнику некоторое время до того утра, которое последовало за их брачной ночью.