И расцветет счастливейшее племя, Зачатое в объятьях произвольных, — Не на одре железном принужденья, Под строгим, под таможенным надзором Духовных приставов, — и в сих душах Вольнорожденных вспыхнет смело Чистейший огнь идей и чувствований, — Для нас, рабов природных, непостижный! Ах, и для них равно непостижи‹ма› Та будет ночь, в которой их отцы Всю жизнь насквозь томились безотрадно И бой вели отчаянный, жестокий, Противу гнусных сов и ларв* подземных, Чудовищных Ерева* порождений!.. Злосчастные бойцы, все силы духа, Всю сердца кровь в бою мы истощили — И, бледных, преждевременно одряхших, Нас озарит победы поздний день!.. Младого солнца свежее бессмертье Не оживит сердец изнеможенных, Ланит потухших снова не зажжет! Мы скроемся пред ним, как бледный месяц! Так думал я и вышел из повозки* И с утренней усердною молитвой Ступил на прах, бессмертьем освященный!.. Как под высоким триумфальным сводом Громадных облаков всходило солнце, Победоносно, смело и светло, Прекрасный день природе возвещая! Но мне при виде сем так грустно было, Как месяцу, еще заметной тенью Бледневшему на небе. Бедный месяц! В глухую полночь одиноко, сиро Он совершил свой горемычный путь, Когда весь мир дремал — и пировали Одни лишь совы, призраки, разбой; И днесь пред юным днем, грядущим в славе, С звучащими веселием лучами И пурпурной разлитою зарей, Он прочь бежит… еще одно воззренье На пышное всемирное светило — И легким паром с неба улетит. Не знаю я и не ищу предвидеть, Что мне готовит Муза! Лавр поэта Почтит иль нет мой памятник надгробный? Поэзия душе моей была Младенчески-божественной игрушкой — И суд чужой меня тревожил мало. Но меч, друзья, на гроб мой положите! Я воин был! Я ратник был свободы И верою и правдой ей служил Всю жизнь мою в ее священной брани! 1829 или 1830
'Как над горячею золой…'*
Как над горячею золой Дымится свиток и сгорает И огнь сокрытый и глухой Слова и строки пожирает — Так грустно тлится жизнь моя И с каждым днем уходит дымом, Так постепенно гасну я В однообразье нестерпимом!.. О Небо, если бы хоть раз Сей пламень развился по воле — И, не томясь, не мучась доле, Я просиял бы — и погас! ‹1829›, начало 1830-х годов
Оратор римский говорил Средь бурь гражданских и тревоги: «Я поздно встал — и на дороге Застигнут ночью Рима был!»* Так!.. Но, прощаясь с римской славой, С Капитолийской высоты* Во всем величье видел ты
