— Приходи ко мне, прежде чем что-нибудь предпринять, — сказал ему на прощанье викарий. Но он все-таки помог Брету. Он ответил на главный вопрос: интересы правосудия выше наших личных привязанностей.

Парадная дверь Лачета была не заперта, а на столике в прихожей лежала записка Беатрисы: «Суп в кастрюле на плите», и стоял серебряный кубок на подставке из черного дерева, в котором лежала визитная карточка. На ней рукой Элеоноры было написано: «Ты забыл забрать кубок, воображала!»

Брет потушил свет и прокрался на цыпочках в свою комнату. Кто-то положил ему в постель грелку. Он заснул, едва успев положить голову на подушку.

Утром в пятницу Саймон вышел к завтраку в самом лучезарном расположении духа и весело поздоровался с Бретом. Взяв газету, он прокомментировал расследование по делу «мертвеца в сундуке», высказался о Тэтти Тэкер (показания которой, по мнению суда, «не стоили ломаного гроша») и осудил отравление как способ избавиться от родственника, превратившегося в обузу. По нему никак нельзя было догадаться, что в их отношениях с Бретом наступил новый этап, разве что изредка в глазах у него мелькал злорадный огонек. Видимо, он не сомневался, что они с Бретом накрепко «повязаны одной веревочкой».

Элеонора тоже вела себя с Бретом как обычно, хотя в ней чувствовалась какая-то скованность, как у человека, сознающего, что он нарушил светские приличия. Она предложила поехать после обеда в Вестовер и заказать гравировку на выигранных кубках.

— Как приятно будет опять видеть на кубке имя «Патрик Эшби», — сказала она.

— Еще бы! — подтвердил Саймон.

Саймон, очевидно, собирался извлекать из жизни максимум удовольствия, изводя Брета намеками и насмешками. Но когда Брет на вопрос Беатрисы, где он провел вечер, ответил, что был у викария, Саймон насторожился. После этого Брет несколько раз ловил на себе его изучающий взгляд.

Когда после обеда Элеонора с Бретом садились в машину, чтобы ехать в Вестовер, появился Саймон и стал требовать, чтобы ему тоже позволили втиснуться в «блоху». «В конце концов один из кубков принадлежит мне, — заявил он, — и мое право решать, что на нем будет написано и каким алфавитом: латинским, арабским, древнееврейским, греческим или кириллицей, — или даже стенографическими значками».

Небрежному обаянию Саймона настолько трудно было противиться, что даже Брет на секунду усомнился: а не прав ли был викарий, уверяя, что все его обвинения построены на песке. Но он вспомнил про лошадь, которую Гейтс купил для своей дочки Пегги, и решил, что реакция Саймона на эту покупку больше говорит о его характере, чем его покоряющий юмор.

Договорившись с гравером о надписях, Саймон и Элеонора отправились в кафе пить чай, а Брет сказал, что ему надо кое-что купить. Он уже решил, где искать выход из создавшегося положения. Идти в полицию не имело смысла — там ему поверят не больше, чем викарий. У него просто нет доказательств. Если даже Джордж Пек, который не питает иллюзий относительно Саймона, отказывается верить в его преступление без вещественных доказательств, то полиция, для которой Саймон — не юноша с сомнительными принципами, а мистер Эшби из Лачета — и подавно не поверит Брету.

И Брет решил добыть эти самые вещественные доказательства.

Он пошел в гавань, зашел в магазин, торгующий корабельным товаром, и там, хорошенько посоветовавшись с продавцом и перебрав несколько мотков, купил двести футов крепкой веревки. Она была очень тонкой — почти бечевка, — но по прочности не уступала стальному канату. Он попросил продавца упаковать ее в картонную коробку и доставить в гараж, где они оставили «блоху». Получив коробку в гараже, он положил ее в багажник, и, когда Элеонора и Саймон пришли, чтобы ехать домой, Брет сидел в машине и с невинным видом читал вечернюю газету.

Они втиснулись в машину, и Элеонора уже включила зажигание, когда Саймон воскликнул:

— Погоди! Мы забыли отдать им старую покрышку.

Он вышел из машины, открыл багажник и вынул покрышку.

— А что в этой коробке, Нелл?

— Какой коробке? — спросила Элеонора. — Это не наша коробка.

— Это моя коробка, — сказал Брет.

— А что там?

— Секрет.

— «Джеймс Фрайер и сын. Корабельный товар», — прочитал Саймон.

Тьфу, черт! Брет и не заметил на коробке надпись. Саймон захлопнул багажник и влез в машину.

— Что ты там купил, Брет? Маленький кораблик в бутылке? Да нет, коробка для этого великовата. Просто модель судна — безо всякой бутылки? Галлеон в полной оснастке, которыми жители пригородов украшают свои буфеты, чтобы напомнить себе, что они принадлежат к нации мореходов и утешить морехода, который перевешивается через борт во время прогулки в Маргейт?

— Да ну тебя, Саймон! В самом деле, что там, Брет? Это и вправду секрет?

Если Саймон захочет узнать, что в коробке, он все равно так или иначе дознается. Не стоит секретничать и распалять его любопытство. Лучше сказать вроде как правду.

— Ну ладно, скажу. Мне кажется, что я разучился бросать лассо, вот я и купил веревку попрактиковаться.

Элеонора пришла в восторг.

— Брет, покажи мне, как это делается! Сегодня вечером, ладно?

— Нет уж. Сначала я поупражняюсь без свидетелей.

— Но ты меня научишь бросать лассо?

— Конечно, научу.

Если веревка сослужит свою службу, Элеонора его скоро возненавидит.

Когда они приехали в Лачет, Брет достал коробку из багажника и оставил ее на виду в прихожей. Беатриса спросила, что в ней, и была вполне удовлетворена его ответом. Больше на коробку никто внимания не обращал. «Как жаль, что в последние дни пребывания в Лачете мне приходится лгать дорогим людям», — подумал Брет. И сам удивился: почему у него так нехорошо на душе от этой маленькой лжи, когда все это время он лгал на каждом шагу?

А ведь еще можно оставить все как есть. Оставить веревку валяться в прихожей и не пытаться с ее помощью добыть улики. Эта веревка не годится для лассо, но можно поменять ее в магазине на такую, которая годится.

Однако, когда наступила ночь и Брет оказался у себя в комнате, он понял, что выбора у него нет. Он проделал путь через океан и обратно для того, чтобы изобличить убийцу. И он его изобличит.

Еще не оправившись от возбуждения скачек и ночного бала, все рано легли спать. Брет подождал до половины первого, потом вышел в коридор. Свет ни у кого не горел, и нигде не раздавалось ни звука. Брет спустился в прихожую и взял со столика коробку с веревкой. Открыл окно в столовой и вылез в темный сад. Потом тихо закрыл окно за собой. Подождал, не раздастся ли чей-нибудь голос, но все было тихо.

Осторожно ступая по усыпанной гравием дорожке, Брет дошел до травянистого выгона и сел на землю в тени деревьев, где его не было видно из окон. Там он достал из коробки веревку и начал навязывать узлы, на которые он будет опираться ногами во время спуска в карьер. Ему не нужно было освещения — его пальцы ловко делали привычное дело. Давно уже у него не было в руках веревки, и это знакомое ощущение придавало ему уверенности и спокойствия. Веревка была очень хорошего качества, вязать узлы было легко, и Брет чувствовал благодарность к фирме «Джеймс Фрайер и сын».

Закончив эту работу, Брет смотал веревку и перебросил моток через плечо. Через полчаса взойдет луна. Это будет тоненький серп и света он даст немного, но Брет захватил с собой два сильных электрических фонарика, а яркого лунного света ему сегодня и не нужно.

Он шел, останавливаясь через каждые несколько шагов, оглядываясь и прислушиваясь: не идет ли