– Гадание на кофейной гуще?

– Вроде того, только результаты, к сожалению, поточнее. – И зачитывает дикторским тоном: – «Опрос, проведенный Третьим каналом и „Трибюн“, показывает, что за восемь дней до выборов претендент на пост окружного прокурора округа Нико дель Ла-Гуарди немного опережает действующего окружного прокурора Реймонда Хоргана».

– Ерунда! – коротко бросаю я.

– Сам почитай. – Реймонд пододвигает мне бумагу. Листок испещрен цифрами, в которых я не могу сразу разобраться.

– Смотри нижнюю строку, – говорит Реймонд.

– «Н» – это неопределившиеся? – спрашиваю. – За Нико – сорок три процента, за тебя – тридцать девять. Ну, разрыв пока небольшой.

– Как только публика увидит, что у Делягарди появился шанс, будут голосовать за него. Новое лицо на выборах всегда притягивает, как новый товар в витрине. – Как политик Реймонд обладает пророческим даром, тем более что рассчитывать и предвидеть ему помогают Майк и Ларрен.

Я стою на своем:

– Конечно, последние две недели были трудные. Нико хорошо разыграл карту Каролины. И пусть пока порадуется, а там… Насколько, кстати, велика вероятность ошибки при опросе?

– Около четырех процентов. Но неизвестно, в какую сторону.

Майк Дьюк, говорит он, сейчас как раз поехал на телестудию убеждать народ, что в предвыборной гонке оба кандидата идут, что называется, ноздря в ноздрю. Ларрен, уже побывавший с той же целью в «Трибюн», добился от редакторов согласия, что мнение газеты совпадет с мнением Третьего канала. «Позиция нашего органа по вопросу о результатах совместного опроса не противоречит позиции телевизионного канала», – цитирует, попыхивая трубкой, завтрашний материал Реймонд.

– Уверен, они сдержат обещание, бросят мне эту кость, но что толку? Цифры – это цифры. Они посильнее слов. В городе скоро почувствуют, что мясцо-то с запашком.

– А каковы твои подсчеты?

– Ни хрена хорошего.

У сторонников Реймонда было мало денег, чтобы провести кампанию на высоте. Но и Ларрен, и Майк, и сам Реймонд считали, что положение отнюдь не безнадежное.

– Ты прав насчет Каролины. Ее убийство здорово нам повредило. И главное – мы потеряли темп. – Реймонд откладывает трубку и смотрит мне прямо в глаза. – Мы проиграли, Расти. Я тебе это первому говорю.

Я вижу изможденное лицо Реймонда Хоргана, моего друга, моего начальника, моего кумира. Руки скрещены на груди, он совершенно спокоен. Прошло двенадцать с половиной лет после того, как Реймонд заговорил о перестройке системы правопорядка, и вот он покидает свой пост. Нам обоим пошло бы на пользу, если бы это произошло на год-два раньше. Теперь перестраивать систему, если появится такое желание, будет другой. Недоумкам, которые утверждали, что принципы и идеи играют первостепенную роль, этот усталый стареющий человек всей своей двенадцатилетней службой как бы отвечает: нет, идеи и принципы не главное. Когда не хватает помещений, чтобы судить мошенников, воров, убийц, когда не хватает тюрем, чтобы содержать их, когда судьей становится какой-нибудь недоучка, который закончил вечерние юридические курсы, потому что единственное место в отцовской страховой компании занял старший брат, и который заполучил судейскую мантию после того, как тридцать лет оттрубил в полицейском участке, – тогда не до идей и принципов.

Что бы ни вещал по телевидению Нико дель Ла-Гуарди, его люди столкнутся с теми же извечными проблемами: одно преступление за другим, и никаких разумных способов прекратить их, нехватка дельных приставов, бесконечные просьбы оказать политическую услугу, много горя и много зла, которые всегда будут в этом мире, несмотря ни на какие идеи и принципы. Пусть теперь Нико окунется в это болото. Спокойствие Реймонда на краю бездны передается и мне.

– Ну и черт с ним, – беззаботно говорю я.

– Согласен. – Реймонд идет к столу заседаний, задвинутому в угол, и достает пол-литровую бутылку, которая всегда хранится в одном из ящиков. Он наливает виски в два складных стаканчика. Я подхожу к нему.

– Знаешь, первое время я совсем не пил. Не подумай, что жалуюсь. Но двенадцать лет назад я действительно не пил. Ни пива, ни вина, ни рома с кока-колой. А сейчас вот сижу и смакую скотч.

Спиртное обжигает мне пищевод, на глазах выступают слезы. Реймонд наливает по второй.

– Между первой и второй промежуток небольшой, – говорит он. – Ты тоже не становишься моложе, Расти. И на хрена эти воспоминания? Я тебе вот что скажу: воспоминания кончились, когда я развелся. Знаешь, вот уйду, но не буду плакать в кружку с пивом и распространяться о старых добрых временах.

– Не будешь, потому что тебя посадят в стеклянную клетку на сороковом этаже здания Ай-би-эм, вокруг тебя будут бегать хорошенькие секретарши, а клиенты с миллионным состоянием – занимать очередь, чтобы попасть к тебе на прием.

– Чепуху мелешь, – возразил Реймонд.

– Факт, чепуху.

В последние годы я не раз слышал, как Реймонд строит планы на будущее, когда ему придется уйти из прокуратуры: поднакопить за несколько лет деньжат, сесть в судейское кресло, скорее всего – в апелляционном суде, а там, глядишь, недалеко и до членства в Верховном суде штата.

– А впрочем, почему бы и нет? – рассуждает вслух Реймонд, и мы оба смеемся. – Пойдешь ко мне?

– Боюсь, много вариантов мне не светит. Делягарди сделает Мольто своим замом. Теперь это яснее ясного.

Реймонд пожал широкими плечами.

– От дель Ла-Гуарди всего можно ожидать.

– Ну, мне пора двигать.

– А тебе не хочется попасть в судьи?

Блаженный миг, награда за многолетнюю преданность. Хочу ли я стать судьей? Глупый вопрос. Все равно что спросить, если ли у автобуса колеса. Или играют ли в бейсбол янки с Бронкса. Я отхлебываю виски и говорю с деланной рассудительностью:

– Надо подумать. Взвесить все «за» и «против». Платят судьям маловато. Но подумать стоит.

– Тогда посмотрим, как пойдут дела. Некоторые в партийной верхушке кое-чем мне обязаны. Не хотят, чтобы я уходил с кислой рожей. Можно сказать, солидарны со мной. Поэтому и я тоже должен помочь кое-кому.

– Буду тебе признателен.

Реймонд снова наливает себе виски.

– Ладно, посмотрим, как это сделать… Ну а как подвигается расследование нашего нераскрытого убийства?

– В целом неважно. Правда, теперь мы имеем более полное представление о том, что случилось. Это если верить Мяснику. Лидия тебе насчет Мольто говорила?

– Что-то говорила. Напомни.

– Похоже, что Дубински прав: Нико велел Томми уйти, чтобы бросить тень на наше расследование.

– Бросить тень или подложить бомбу?

– И то и другое. По-моему, Мольто сейчас просто собирает информацию – звонит старым приятелям в управлении, выуживает все, что может. Не исключено, что им удалось притормозить лабораторную экспертизу, но как это докажешь? Я до сих пор не совсем понимаю, что они задумали. Может, хотят сами раскрыть убийство и перед самыми выборами объявить публике преступника.

– Ни хрена, это они только болтают. Пусть только попробуют нам помешать. И Мольто вернется, вернется как миленький. Исполняющий обязанности начальника убойного отдела – куда ему деться? Они нас на понт берут. Нет, ни хрена. Я знаю, зачем Нико бросил Томми на сбор информации. Чтобы отслеживать каждый наш шаг и каждый раз, когда мы споткнемся, потуже заворачивать гайку.

Заходит разговор о докторе Кумачаи. Он вряд ли посмел бы фальсифицировать результаты вскрытия. Просто попридержал заключение. Мы могли бы настоять на перепроверке результатов ассистентом доктора, но теперь это уже не имеет особого значения. Завтра будут обнародованы итоги опроса, и мы потеряем командные позиции в полицейском управлении. Любой легавый, норовящий назвать Нико по имени, побежит к нему докладывать новости, чтобы заручиться на будущее расположением начальства.

– И что же вскрытие? – спрашивает Реймонд. – Кто же этот негодяй?

– Это может быть ее любовник или случайный знакомый. Во всяком случае, этому человеку вовсе незачем было инсценировать изнасилование. Хотя возможно и совпадение. Трудно сказать. – Я смотрю на отражение света на поверхности виски в бокале. – Могу я спросить тебя кое о чем?

– Догадываюсь о чем, валяй.

Самое время спросить, зачем он держал в ящике своего стола «папку П.». Не сомневаюсь, он ждет именно этого вопроса. Но есть еще одна вещь, которую я хочу знать. Две порции спиртного развязывают мне язык. Настает минута откровения, самая приятная с тех пор, как много лет назад мы вместе раскручивали дело «Ночных ангелов». Я знаю, что с моей стороны это несправедливо по отношению к Реймонду – вставать в позу прокурора и допрашивать его, словно подследственного. Вдвойне несправедливо, если делаешь это для того, чтобы разобраться в собственных переживаниях. И тем не менее я спрашиваю:

– Ты спал с Каролиной?

Реймонд весь затрясся от смеха, делая вид, будто принял на грудь больше положенного, – знакомый прием завсегдатая питейного заведения. Ты притворяешься, что опьянел, и в это время думаешь, как отвязаться от назойливой и некрасивой девицы, которую не хочется тащить в постель, от помощника члена окружного партийного комитета, чье имя ты никак не можешь припомнить, от дотошного репортера, что сыплет шутками-прибаутками, а сам исподволь подбирается к сути дела. Если бы в стакане у Реймонда еще оставался лед, он, наверное, разжевал бы кубик-другой, чтобы придумать достойный ответ.

– Я тебе вот что скажу, Расти, насчет твоих методов допроса. Зачем ходить вокруг да около? Привыкай задавать вопросы напрямик.

Мы оба смеемся, потом я умолкаю, выжидаю. Пусть покорчится, прежде чем сорваться с крючка.

– Покойница и я – мы оба были совершеннолетние и одинокие, – говорит Реймонд, глядя в стакан. – Тебе этого достаточно? Или есть какая-то проблема?

– Нет, если ваша связь не проливает свет на то, кто убил ее.