– Посевная?
– А як же?… Или вы думаете: фашист пришел, сеять не надо? Надо. Партия так и сказала: сеять. Хлеб растить. Кормить народ, народных мстителей. Опять же армия наша придет. Придет, не сомневайтесь. Чем армию будем кормить? Раз есть решение - давай выполнение. В Куриху они больше не придут, - лицо мужика помрачнело. - Пусто. А мы поля наши, курихинские, колхоза 'Путь Ильича' вспашем, - он поднял руку и потряс над головой кулаком. - Вспашем! Фашист смерть сеет, а мы жизнь сеять будем! Жизнь живее смерти. Жизнь не порешишь! Как ваше фамилие?
– Гудков.
– Как, товарищ Гудков, даешь нам лошадь на сутки?
– А вы кто будете?
– Бригадир колхоза 'Путь Ильича'. Теперь, считай, за председателя. Я и сам бы в лес ушел, да нутро гнилое.
– Здоровое у тебя нутро, товарищ.
Мужик улыбнулся скупо.
– Я не про сердце. Про живот. Даешь лошадь?
– Дам. И пособим мы вот с Толиком.
– Добре. Собирай баб, Микола. Пойдем пахать.
Только на другой день Пантелей Романович и Толик тронулись в обратный путь. На телеге лежали четыре мешка подмороженной свеклы, целое богатство по нынешним временам. Роза шла медленно, иногда даже останавливалась и стояла опустив голову. Ее не понукали. Устала лошадь. Наработалась. Не выдержать ей того, что человек выдерживает.
Позади, за сожженной Курихой, осталось черное, вспаханное поле, и раскрасневшиеся лица женщин, и зацветшие от работы молодые глаза.
И все вспоминался заросший бородой до глаз бригадир в рубахе навыпуск, одной рукой навалившийся на рукоятку плуга вместе с женой, а другой придерживающий живот.
Какие люди!
Телегу встряхивало, мягкая свекла в мешках давилась, и сквозь рогожу проступал алый сок. Будто кровь.
Ефрейтор Кляйнфингер старался не дышать. Неподалеку стоял сам комендант города, маленький полковник. От него пахло одеколоном, на тщательно выбритом лице глаза были закрыты и только усики, как у фюрера, чуть подрагивали.
А мимо шли эсэсовцы в черных шинелях, в касках. Потом лошади бесшумно потянули зачехленные минометы, ящики с минами. Копыта были обмотаны тряпками. Полковник стоял, не шевелясь, с закрытыми глазами.
Потом мимо провели собак на коротких поводках. Собаки шли рядом с проводниками и не огрызались, не тявкали: видать, тоже боялись полковника.
За первой колонной двигалась вторая, за ней третья.
'Ишь сколько! - подумал Кляйнфингер. - Будет дело. Партизанам капут'.
Полковник Фриц фон Альтенграбов пропустил мимо все три колонны. Солдаты подготовлены отменно. Он удовлетворен. Теперь главное - марш-бросок.
Полковник взглянул на часы: девятнадцать десять. Начал накрапывать мелкий холодный дождь.
Да. Утром партизанского отряда не будет существовать. Только так. Утром он доложит в ставку, что в районе Гронска бандитов больше нет.
А в партизанском лагере разжигали костры. Пахло дымком. Двое бородачей, Сергеич да Михайло, и Семен метались от костра к костру, подбрасывая мокрые ветки. Дымить так дымить.
Играла гармонь, и женский голос выводил: 'Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…' Это возле штабной землянки на пне стоял патефон. И была всего одна пластинка. На одной стороне 'Синий платочек', на другой 'Катюша'.
Горели костры, лилась песня, и только не было у землянок людей. Отряд поднялся по тревоге и ушел еще прошлой ночью. В лагере остались только бородачи и Семен. Поддерживать видимость жизни. Подходы к лагерю заминировали. У Семена и его товарищей автоматы и по три гранаты на человека. На всякий случай. А вообще-то есть строгий приказ: пошуметь и тихо отваливать.
Начал накрапывать дождь. Семену стало жаль патефона. Он соорудил над ним навес из старого ватника на палках. Подкрутил пружину в который раз.
'Выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой…' Лес вокруг стал черным, отдельные стволы не различались. Навалилась ночь.
Поспела каша, нетерпеливо пыхала в котелке. Партизаны присели у костра, молча поели, прислушиваясь к ночной лесной тишине, такой необычной здесь, где и по ночам кипела жизнь: приходили и уходили на задания группы, чистили и чинили оружие, подковывали лошадей, переговаривались вполголоса, пели песни задушевно.
Теперь только ветки в кострах потрескивают, запасли на всю ночь.
Семен покрутил пружину, перевернул пластинку.
'Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…'
По расчетам полковника, колонны должны уже выйти на заданный рубеж и развернуться. Он движется с первой колонной. Порядок образцовый. Тишина и бесплотность. Черные шинели сливаются с ночью.
'Демоны тьмы', - не без гордости подумал полковник.
Несколько 'демонов' возникло рядом.
– Господин полковник, - он узнал голос цугфюрера разведки штурмфюрера Шульца, - у партизан спокойно. Слышна музыка. Гармонь или баян. Женщина поет.
– Прекрасно. Пойдете со своими людьми в первой линии. Если обнаружите боевое охранение, снять без шума.
– Слушаюсь. 'Демоны' растаяли в ночи.
Полковник присел на складной стульчик. Все складывается как задумано. Даже слишком хорошо. Слишком. В лагере поют. Песня - признак беспечности. В конце концов это не организованная воинская часть, а кучка бандитов!
Полковник посмотрел на часы: мертво-голубым светились стрелки. Без минуты четыре. Пора.
Тотчас глухо рвануло впереди, там, где располагался лагерь.
Полковник отчетливо представил себе выскакивающих из землянок полуголых обезумевших людей. Крики. Команды. Паника… Густые цепи 'демонов ночи' возникают из деревьев, из кустов, из дождя. Вперед, вперед! За фюрера! За великую Германию!
– Лейтенант, чаю, - голос полковника спокоен и ровен. Нет основания волноваться, по сути дела, все уже решено.
Адъютант возник рядом с термосом в руках, отвинтил крышку, налил в фаянсовую чашку горячий чай.
– Благодарю.
Полковник отхлебнул сладкой ароматной жидкости. Хорошо. О здоровье надо помнить всегда. Если ты бодрствуешь, надо есть понемногу, но часто.
Первые мины провыли внезапно где-то неподалеку, смяв лесную тишину, надавив на барабанные перепонки до глухоты.
– Началось, - сказал один из бородачей, Михайло.
– Заткни патефон, - посоветовал Сергеич Семену. - Неестественно петь в такой, можно сказать, ситуации.
Семен снял иголку с охрипшей за ночь пластинки, аккуратно уложил звукосниматель на место, закрыл крышку. Все. Отслужила свое машина. Что ж это выходит? Фрицы будут теперь ею пользоваться?
