Арька сказал, что, конечно, не может идти речи об оправдании зла. Просто поэт не отказывается ни от какого опыта, что случался в жизни. Зло — это испытание, которое нужно вынести с достоинством. Нужно непременно проверить себя в борьбе со злом, иначе ты никогда не узнаешь себе настоящую цену. Строки про листья и ветки показывают, как поэт сокрушается, что на его долю выпало недостаточно испытаний и он не смог как следует себя проверить.

Варенька тут вскрикнула «нет-нет-нет», тут же вскрикнула «да-да-да» и дополнила, что в стихотворении сказано только лишь, что поэту дала жизнь, и не сказано ничего о том, что поэт дал людям. Ему и вправду везло, было хорошо, но ведь главное: то, что ты сделал для других. Вот о чем сказано «только этого мало»: мало получить тепло, нужно его отдать. Может быть, поэт сокрушается, что он сам сделал мало добра?

Прозвенел звонок: тогда в классе, прозвенел звонок на перемену, а теперь прозвенел звонок трамвая, разворачивающегося на дуге.

Предавшись воспоминаниям, Чижик и Варенька и не заметили, как далеко зашли, и только сейчас заметили, как замерзли, почти окоченели.

Из морозного тумана шатнулся к ним дистрофик, отступил назад, сел в сугроб. Протянул руку, что-то бормотал. Девушки внутренне взвизгнули, но Варенька подошла. Человек опирался одной рукой на угол дома, пытался приподняться, просил приподнять ему пальто и расстегнуть штаны. Он выглядел страшно, но как-то… Не приветливо, конечно, не по-свойски, но вызывал… не симпатию, конечно, но не отторгал, что ли. Девушки переглянулись и помогли. Лицо человека зарастало инеем, дыхания уже не хватало, чтобы его растопить.

Из человека с урчанием выстрелила струя поноса, он осел, повалился набок и умер.

— Умер! — воскликнула Варенька. — Чижик, какой человек! Такой… не хотел умирать… грязным.

Не сговариваясь, молча, хотя и неприятно было, они чуть оттащили дистрофика от грязи и кое-как натянули ему штаны.

Варенька заплакала.

— Сейчас покойнику и двух метров не нужно, — заметила Чижик.

У Чижика был темный двор-колодец, в безлюдном углу улицы, и туда последние дни, как встали морозы, уже трижды подбрасывали трупов.

Так делали те, кто не мог или не хотел отвозить своих родственников на кладбище. А, может быть, так поступали с соседями. В бывшей прачечной в соседней парадной лежали десятки один на другом, как чурбашки, промерзлых. В пустом дворе это было особо тревожно.

Потом, ночью, она долго не могла заснуть после страшной вести про Арвиля. Запалила мигасик, потом потушила. Что-то притянуло ее к окну, хотя там стояла непроглядная тьма. В ней будто что-то шевелилось. Чижику почудилось, что это мертвецы из прачечной оживают и лезут в окна по стенам, и она со страху заснула.

Работая с подследственными, Павел Зиновьев опасался проявить либерализм, за который Рацкевич однажды уже влепил ему за обедом ложкой в лоб. Все подследственные выглядели так беспомощно, что Паша тут же принимался противопрофессионально их жалеть, что и делу вредило, и самому Паше грозило перейти из следователей в подследственные.

Поэтому на заданиях вроде нынешнего он расцветал. Найти пишущую машину! — требует комбинаторных способностей и острого ума. Ундервудов и прочих рейн-металлов в Ленинграде зарегистрировано около восьмидесяти тысяч. Требуется получить с каждой образец текста. Если просто велеть прислать образцы, собрать их можно быстро, но где гарантия, что притаившийся враг не пришлет ложный образец? Позаимствует машину для образца в другом учреждении, выкрутится. Следовательно, образцы должны делаться в присутствии сотрудника. Сотрудники обойдут за неделю — потеря времени! Следовательно, нужен комбинаторный способ: приказ прислать, а параллельно — обход сотрудниками! И будет в сумме по два образца от каждой машины.

И на Литейном Паша зарядил две группы сличальщиков, друг с другом не связанные: каждую пробу проверить дважды. И сам потом мельком просматривал, а старался не мельком.

Не проскочит!

Сличалыциков набрали из самых грамотных подследственных, пообещав облегчить участь. Грамотных подследственных Паша жалел пуще других и был теперь за них рад. Он не сообразил по наивности, что все они теперь обречены.

…………………………………..

…………………………………..

…………………………………..

— Везут! Везут! — разнеслось в очереди.

Максим остановился полюбопытствовать.

В конце переулка показалась усталая лошадь с хлебом, толстый возница гордо торчал бородой. Милиционеров для охраны не хватало, случались разбойные нападения, возницам вменялось быть могучими и эффективно противостоять.

Этот струхнул, хотя и напал-то на него шпингалет, соплей перешибить. Но махнул ножом. Возница обхватился за голову, послушно рухнулся в снег.

Мальчишка, прихватив, прыгнул в подворотню.

— Стоять, — крикнул Максим.

Тот драпал.

— Стрелять буду!

Стрельнуть, по уму, конечно бы в труса-возницу, пацан чорт бы с ним, прихватил с гулькин, но Максим все же за пацаном погнался: узнал. Тот, что с Варей был. С советским именем.

Почти уж догнал, но, бросив добычу, парень быстро ускорился.

Пальнуть над башкой.

Пуля цвиркнула о стену и отскочила, сплющенная, Киму в щеку, горячая.

— Ким! — это Максим вспомнил имя.

Ким остановился не столько с испугу, сколько от неожиданности.