Олеговна не доверяла. Ворьем их ругала и голытьбой. А в эти дни, говорят, отоваривали тушенкой мясные талоны за месяц, а с концом месяца талоны пропадали. Тетка ругалась уже и непристойно, и не умолкая, не давала Чижику толком заснуть.
— Ворона гнойная, улеглась, скотина, смерти моей хочешь, я сколько……. лет за тобой……..ходила, кормила-поила…
На четвертый день утром Чижик очнулась, кости ломило все, голова кружилась и мгновенно вновь, несмотря на голод, потянуло в сон. Ошибочно запомнилось, что во сне тепло и сладко.
Чижик испуганно поняла, что «залегает», теряет волю к жизни, заставила себя встать, подошла шатаясь к окну. Открыла форточку, проветрить. Тут же захлопнула.
На ближайшей ветке застывал, но еще не застыл шоколадный узор: кто-то выплеснул помои прямо из форточки. Во дворе грузили в грузовик трупов из прачечной. Деловитые большие мужчины, спокойно, на раз-два-взяли. Толстая домоуправша беседовала о чем-то с водителем.
— Чо там? — подала голос тетя. — Жратва какая?
— Нет, тетя…
— Чо нет, чо нет? Ворона! — заорала тетка. — Я жрать хочу, поняла?! Давай жрать, быстро! Мясо проспала, ворона, тушенку давали, проспала, гадюка! Я тебя сколько лет кормила? Бери, где знаешь! На панель пойдешь!
Тема панели однажды уже поднималась. Чижик хотела возразить тете, что панели сейчас нет, хотя в действительности понятия не имела, есть она или нет, панель, и была ли вообще до войны, а если была, то где.
Отошла в угол умыться, но виски вдруг будто тисками сдавило, наклонилась над столом, в глазах побелело, кровь из носа пошла. Чуть-чуть отдышалась, глянь: алюминиевая миска внизу — до половины кровью полна.
Мысль в голову так и впрыгнула, лихо: запечь для тети. Чем не еда?
Оглянулась: тетя не заметила, лежит в сторону.
Надо только объяснить как-то, откуда взялась кровь. Придумала: вышла на двор, а там за воротами снаряд в лошадь попал, разбомбил, кровь ее вытекла. Вот снега с кровью набрала, растопила. Чижик знала, что так делается.
Пошла на лестницу, поторчала там, будто выходила из квартиры.
Вернулась, тетя дремала, похрапывала. Чижик тихонько разожгла горелку, кровь стала сворачиваться, подрумяниваться. Подумалось аж, что недурно бы туда луку. Аромат — тяжелый, неприятный поплыл по комнате. Тетя проснулась, села в кровати, потянула носом.
Откуда кровь, чья, не спросила даже. Сразу:
— Чо это? Кровь? Давай! Быстрее, быстрее!
96
— Зина и есть, — шепнула Варенька Рыжкову-старшему.
Юрий Федорович определил Зину в палату для самых тяжелых, для тех кто в коме, без сознания, или кто умирает уже… Зина, в общем, теперь была в условном сознании, хотя и непонятном, но переводить ее было некуда. Как психический феномен Зину отобрали бы, статус отделения Рыжкова психических феноменов не предусматривал. Впрочем, Зина и до сих пор, хоть и ненадолго, впадала в прежнее забытье. Сейчас вот лежала в непонятной дреме, с неприятно полуоткрытыми застывшими глазами, лицо восковое, косы сжеванные как пакля. В школе Зина косы не носила, щеголяла рискованными короткими стрижками, это за последние уж отрастила годы.
— Косы ей остричь надо, — шепнула Варенька.
— Точно! — вскинулся Юрий Федорович. — Чего же я не сообразил.
Непонятно, как он в Зине, в такой, красоту углядеть сообразил.
— Она финской шпионкой была… То есть несправедливо считалась! И ее арестовали, а потом Чижик видела ее в аэростате…
— Ты, Варька, — попросил Юрий Федорович, — никому не говори, что ее узнала. Даже Чижику, договорились?
— Да-да-да! А то ведь ее арестуют!
И Вареньке стало не по себе. Получалось, что они с Юрием Федоровичем преступают мимо закона.
97
— Фил Филыч, вы в порядке?
Здренко шел по коридору, пошатываясь, а глазки его пылали красным, словно на картине про искушение бесами. Максима он не заметил. Максим пожал плечами, зашел в кабинет Арбузова.
— Привет. Я тебе перпетуумов принес…
— Ну-ка, ну-ка! — оживился Арбузов, откладывая головоломный план «Д». — Много?
Вечных двигателей в комиссию по изобретениям было предложено пятнадцать штук.
— Негусто, — нахмурился Арбузов. — На весь Ленинград.
И посмотрел на Максима с некоторой даже обидой, будто мальчика лишили мороженого.
— Думаешь, хорошие скрыл от тебя?
— Ну давай хоть пятнадцать… С чертежами хоть? Ага, колесо, конечно, первым делом Бхаскары…
— Чье колесо?
— Бхаскары… Неважно. Ну, это первая идея, колесо такое, а на нем колбочки с водой или ртутью. Смотри, на колесе сосуды с ртутью, оно передвигается, ртуть переливается, снова колесо двигает. Ну тут совсем примитивные варианты, есть куда более изощренные. Эти индусы с арабами вообще были на колесе повернуты: оно, дескать, само по себе символизирует вечное вращение, а если инженерии прибавить, то все получится. Очень удивлялись, что вечно не крутится, дикари! Я-то придерживаюсь поршневой линии.
— Чего ты придерживаешься?
— Поршневой линии. Вот поршневой вариант… но так, слабенький.
— Погоди, — не понял Максим. — Так ты считаешь, он возможен. Перпетуум?
— Почему ж нет? — Арбузов зыркнул удивленно, дернулусом.
— Так сколько веков не могут… Вечного ничего не бывает.
— Дураки изобретают, вот и не могут. Как это вечного не бывает? Лампа на могиле Туллии полторы тыщи лет горела? — горела, факт.
— Так ведь всего полторы тыщи, — по существу Максим спорить не стал, потому что не знал ничего ни про Туллию, ни про ее могилу.
— Форма изнашивается, сам материал, — нехотя пояснил Арбузов. — Материалов вечных не бывает! Вот-ка, вот-ка… а вот интересная штукенция. Это что же? — конусы какие-то вместо колес у поезда. Так… Переменная высота рельсы…
Арбузов уплыл в бумаги.
98
Снег лег всерьез, и потрескивали уже морозы, дрова летели как из пулемета, буржуйкой в квартире