Пока Завадский не выключил свет, успеваю увидеть за кюветом еще с десяток вооруженных солдат.

Сердце сдвоило удары. Все! Конец! Впрочем, почему же конец? Да и на что ты рассчитывал? Хотел проскользнуть незамеченным? Через леса, где бродят, хоть и потрепанные, не одна, не две — несколько фашистских частей? Как бы не так!

Не первый раз встречаемся мы нос к носу с противником. Пока выбирались из таких переделок живыми. Хотелось бы выбраться еще раз и теперь, когда и война-то вся на излете.

Толкаю лежащего Рагозина: «За автомат, за автомат, друг!» — перекидываюсь через борт, выхватываю пистолет. И вдруг зацепился рукой за планшет и похолодел. Документы! «Берегите, друзья… — слышу я голос Хохлакова. — В этом пакете жизнь многих тысяч наших людей…»

И дело не в одних только документах противника. Если врагу достанутся карты с расположением наших частей, наши планы — что тогда?

Конечно, пока я жив… А кому, собственно говоря, дело до того, жив я или нет? Сберечь документы — вот что от меня требуется.

Андрея в кабине нет. Завадский вытаскивает карабин и шепчет:

— Товарищ майор, слева немцы!

Сообщил, называется, новость.

Темно. Смутным темным пятном копошится шофер возле кабины. Совсем рядом слышится немецкая речь. Очень весело и громко кричит что-то немец. Кажется даже, что раньше когда-то слышал этот голос. Померещится же такая чушь! Со страху, что ли? Однако о чем это он? И темень. Ничего не видно.

Вот еще кто-то орет. Ага, мы нарушили светомаскировку — «свет — это твоя смерть». Знаем мы такой их лозунг — уже на всех заборах читали.

Опять знакомый голос. Властный, грозный… И внезапно узнаю — это же Андрей, это говорит Андрей!

Услышав властный окрик, гитлеровцы забормотали что-то: решили, что говорят с начальством.

Опять Андрей. Грозит, ругается, чуть ли не Гиммлеру обещает жаловаться. Вот что значит «шпрехен зи дойч»! Это уже не старушка в черной накидке, это сама смерть разговаривает с ним, а он отвечает на ее языке и не вздрогнет, не запнется.

Кажется, что железный скрежет откинутой крышки капота разносится из конца в конец деревни. Завадский копается в моторе на ощупь. Наверно, он уже отчаялся найти повреждение.

— Может, вдарить, товарищ майор? — спрашивает он, наклонившись над капотом и вставляя запал в гранату.

— Посмотри еще, — говорю я так, словно Завадский может хоть что-нибудь увидеть.

И он послушно нагибается вновь над мотором. Внезапно Андрей шепчет мне на ухо:

— Врезались, Юра. Зарывай документы, прикрою.

Еле различаю во тьме бледное пятно склоненного ко мне лица Андрея. Едва заметна кисть его руки и пистолет в ней. Размышлять некогда, да и не о чем, все ясно, зарыть планшет, биться до последнего вздоха, побольше фашистов прихватить с собой в могилу.

Машину потерял из виду, прежде чем отбежал от нее на десяток шагов, — такая кругом темень. Надо двигаться бесшумно, но оттаявшая земля гулко чавкает под ногами. Несколько минут, наверно, ушло на то, чтобы одолеть восемьдесят-сто метров. А мыслям, рваным клочкам мыслей достаточно доли секунды. О чем только не успел я подумать! Соображения, выводы, догадки, решения беспорядочно теснились в мозгу, но главное, главное пробивалось сквозь все: пусть мы погибнем, но врагу не достанутся документы, пусть они сгинут вместе с нами!

Наткнулся на каменную стену. Дом? Вот и край стены. А другой угол? Двигаюсь на ощупь. Вот и вся стена. Метра два с половиной. Может быть, трансформаторная пучка? Сотни таких будок под маленькими черепичными крышами, похожих издали на грибы подосиновики, видел я сегодня вблизи дорог, по которым мы мчались… Ну, конечно, трансформаторная будка. Вот металлическая дверь, вот петли на заклепках, замок…

Так, значит, это не безвестный дом, а трансформаторная будка на двести восемьдесят втором километре. Повезло, ей-богу, повезло! Знаю хотя бы точный адрес.

«А вдруг отобьемся? — смутный проблеск надежды. — Тогда найду зарытый планшет!»

В этот момент мне страстно захотелось выжить. Не для того, чтобы вообще жить на белом свете после войны, а для того, чтобы не утратить возможности искать и найти эту драгоценную сумку.

Судорожно разгребаю полужидкую, вязкую грязь у стенки, справа от металлической двери будки и так же судорожно думаю, думаю, думаю… Будок таких в Германии тысячи. И все-таки есть надежный ориентир для будущих поисков. Ведь это шоссе ведет на юго-восток от Одера. Не охраняют же фашисты каждый километровый столб! А столбы приведут меня сюда откуда угодно. Это для местных жителей все столбы одинаковы. Никто не знает, что с одним из этих отныне связана вся моя жизнь.

…Податливая вначале земля уплотняется, но ямка уже достаточно глубока.

Спокойно светят звезды. При их свете я смотрю напоследок на планшет и зарываю его. Такое ощущение, словно кто-то другой, враждебный и жестокий, закапывает меня самого. Я не смею не остаться в живых и не доставить документов.

«282», — снова вспыхивает в памяти. Еще раз оглядываюсь, ищу хоть какие-нибудь приметы места, и, хотя ничего не вижу, перед моими глазами отчетливо желтеет указка с цифрой «282», прибитая к столбу.

Плотно утрамбовываю землю ногами.

А на шоссе в это время бухнул карабин, еще раз, еще, еще… Застучали автоматы, послышались крики, взрывы.

Что есть силы бегу обратно. Почему-то мне кажется: только явлюсь на место стычки — обязательно отобьемся и вырвемся отсюда. «Успеть бы, успеть, пока живы!»

И вдруг все стихло. Ни выстрела, ни стона, ни крика. Останавливаюсь, словно с разгона налетев на забор. При этом сразу увяз в грязи выше колен. Болью в сердце отдается: не успел! Погибли ребята! Погибли… погибли… из-за того погибли, что я не успел добежать!

Весь обращаюсь в слух — не донесется ли что-нибудь оттуда, где только что кипела схватка у машины?

И донеслось. То ли стон, то ли тихий вскрик: — Юра!

Андрей! Это Андрей! Зовет на помощь. Что ж я стою?!

С трудом выдираюсь из грязи, рвусь к шоссе. В это время над полем снова слышен громкий крик Андрея:

— Юра, быстрей! В машину!

Вслед за этим ожил мотор. Молодчина Завадский! Первое чувство — радость: отбились, живы! Я уже совсем близко. И тут же охватывает отчаяние. Документы! Зарытые документы! Их нельзя оставить. Без них мне незачем возвращаться в штаб. Все это я объясняю самому себе на ходу, моментально повернув обратно.

Андрей на шоссе волнуется, кричит, а я мечусь в кромешной тьме среди грязи — потерял трансформаторную будку. Может, я и совсем рядом! Тьма! Ничего не видать, даже кисть вытянутой вперед руки растворяется в чернильной мгле.

Бросился наземь и гляжу снизу вверх — помогите, звезды! Помогли. Совсем рядом, закрывая половину Млечного Пути, чернеет трансформаторная будка. Вот она, металлическая дверь на заклепках! Правее, еще правее. По локоть погружаю руки в жидкую грязь — сумки нет.

— Юра, где ты? Юра, отзовись! Юра! Юра!.. — звенит в ночи взволнованный голос невидимого Андрея.

Но… на полпути между Андреем и мною из проклятой темноты кто-то кричит по-немецки. Вот тут и отзовись!

Между тем со стороны деревни уже гремят выстрелы и все гуще летят светлячки трассирующих пуль.

Гитлеровцы все ближе — это видно по вспышкам. Мне, пожалуй, не уйти. Хоть Андрей бы уехал!