рассудительности не спешила указать Шурику на порог.

Внутри у нее произошел надлом. Но Галя призвала на помощь свое благоразумие и решила подождать. Она, конечно, не верила ни единому слову своего обормота. Тетки, которые к ней приходили, смотрелись убедительно. А вот Шурик... Шурик выглядел после разговора с дядей как описавшийся пудель. Правда, у дяди Ромы некогда и кое-кто из генералов выглядел не лучше после разноса на ковре, но Шурику, не будь он виноват, бояться было нечего. Дядя Рома любил его, как родного. Любил...

Теперь Шурик мог на елку забраться и чай там пить – уважения дяди Ромы ему не вернуть. Дядю Рому можно надрать только один раз в жизни. Да и то если случайно получится. У Шурика не получилось. Дядя Рома так и сказал племяннице:

– Галчонок, дело твое, и осуждать я тебя не могу – у тебя дети, но паршивец твой в дерьме по самую маковку, и стенгазетке этой я верю больше, чем ему! Ты уж положись на мой опыт. У него правая нога чечетку под столом колотила, когда я с ним беседу проводил. Он же, дурачок-разведчичок, думал, что я не вижу, как он трясется. Галинька, детектор лжи не нужен, чтобы выводы делать. Обгадился зятек! Но! Повторюсь: решать тебе. Одно слово твое – и я ему устрою длительную командировку на Крайний Север.

– Дядя, я решу все сама, – мягко и без нажима ответила Галя. – Но я верю тебе...

И все-таки Шурик умело гнул свою линию, так умело, что Галя скоро если и не поверила ему до конца, то сменила гнев на милость. У него был дар убеждать и доказывать. И хотя до супружеского тела он не был допущен и ночи проводил по-холостяцки на диване в гостиной, свернувшись калачиком, через неделю Галочка не скривилась, когда он всплакнул, вспомнив по случаю историю из своего детства, и ласково сказал ей:

– Вот так все не просто в жизни, бубус...

К счастью, она не знала, что имечко это, которым то ли сусликов, то ли каких других съедобных грызунов называют туземцы в пампасах, от ее благоверного перца слышали все его бессчетные подружки. И плакал он от умиления – кому в жилетку, а кому прямо в бюст с кружевами – легко и непринужденно. Организм такой, слабый. Хоть и мужской вроде.

Но это было все напускное. Так сказать, коммуникабельности ради и для большего к себе расположения. За всеми этими «бубусами», светлыми слезами о босоногом детстве и прочими «сюси-пусями» стоял жесткий и расчетливый Александр Иванович Корытников, и забыть то, что ему устроили вчерашние подружки, он не мог и не хотел.

Немного оправившись от удара, который едва не выбил у него не то что почву – всю его устроенную, размеренную жизнь из-под ног, Шурик для начала сделал предупреждающие звонки Ларисе и Саше. Разговаривал с барышнями четко и без лишних эмоций.

На Сашу разговор произвел огромное впечатление. У нее в голове не укладывалось, что этот еще вчера такой покладистый и мягкий человек, способный сопереживать и искренне сочувствовать, умеет говорить четко, отрывисто, резко, а главное – она услышала в его голосе угрозу.

Саша не дослушала его. Бросила трубку. Потом расплакалась и до вечера ходила с красным носом. Потом позвонила Ларисе, пожаловалась ей на «разведчика Корытникова».

– Ну и что, ты намерена ему простить эти деньги? Да даже не деньги... Саша, то, что он сделал, прощать нельзя! Вот я...

– Лариса, он тебе позвонит тоже, я уверена. И ты будешь, как я, раздавлена. Это не человек. Это танк. Я выхожу из игры...

Шурик позвонил Ларисе вечером того же дня. Без лишних слов он начал давить на нее:

– Ты поступила глупо и очень навредила себе. Ты еще пожалеешь обо всем!

– Я не хочу ничего от тебя выслушивать. – Лариса старалась говорить спокойно, но получалось у нее плохо: внутри все вибрировало от волнения. – Все, что я хочу, – это чтобы ты вернул мне мою вещь!

– Какую вещь? – нагло спросил Шурик.

– Не играй! Публики нет, а я не оценю.

– А я и не играю! – В голосе вчерашнего любимого Шурика зазвенел металл. – Я предупреждаю. И очень серьезно. Если ты еще высунешь свой нос, тебе его оторвут!

Лариса не ответила. Ей было обидно и больно, стыдно и страшно. Не хотелось ничего анализировать. Страшно было вспоминать, как еще совсем недавно этот человек, который сейчас угрожает ей, проникновенно говорил про любовь, и дарил надежды, и не выпускал из своей руки ее руку, и...

Все-все, только б не расплакаться, чтоб этот гад не праздновал победу. Лариса дождалась паузы. Голос у Шурика, кстати, изменился. Похоже, он был удивлен тем, что в ответ не услышал никаких слез, ни ответных угроз, смешных и жалких. Он замолчал, и Лариса ответила:

– Верни мою икону, – и первая положила трубку.

Шурик испытал досаду, замешанную на злости. Все-таки надо было признать, что это была хоть и маленькая, но победа. Не его победа, а ее, Лары Потаповой.

Ночью он позвонил ей раз двадцать на домашний номер. Он звонил, слышал ее «алло?» и аккуратно, чтоб Галя в спальне не слышала ни одного лишнего звука, опускал трубку.

Досада, которую Шурик испытал в разговоре с Ларисой, не испугавшейся его угроз, не давала ему спать спокойно. Нет, он знал, что она испугалась. Но то, что она ничем не показала этого испуга, задевало его сильнее, чем найденный в почтовом ящике «боевой листок». И чувство неудовлетворенности буквально выедало душу, словно кислота, которая разъедает даже лист железа.

Через три дня Лариса обнаружила своего верного четырехколесного друга, который ночевал во дворе, весьма грустным: все четыре колеса у жигуля были проколоты.

Леша Куликов внимательно осмотрел машину, попинал по колесам, посвистел, выругался:

– Это кто ж нас так не любит-то, а, Лариса свет Михайловна? Ладно, Лар, не рыдай только: через два дня я возьму выходной день, найду колеса, переставлю, съезжу в шиномонтаж и все исправлю! Не рыдай только! Лар, и серьезно: тебе помощь нужна?

– Пока нет. Леш, я попробую пока сама, ладно?

Этой ночью ее снова истязали телефонными звонками. Когда в три часа прозвенел первый, Лариса сразу догадалась, от кого он, и, сняв трубку, сказала жестко:

– А русские «разведчики», вроде тебя, только с бабами и могут воевать!

В ответ была тишина. Лариса положила трубку. После пятого за ночь звонка она отключила телефон. Но уснуть больше не смогла.

На следующий день она пошла на работу с больной головой, с синими кругами под глазами от недосыпа. Вечером с трудом дотянула до десяти часов и уснула как убитая, отключив предварительно телефон.

... Лариса проснулась глубокой ночью оттого, что ей послышались шаги в квартире.

«Дожила – привидения мерещатся!» – попробовала она пошутить сама с собой. Она перевернулась на другой бок, открыла глаза, и если б не онемела, то заорала б от ужаса: над ней склонился человек. Он был в черном. То ли в длинной куртке, то ли в плаще. Одежда была мокрой. И за окном стучал по подоконнику холодный дождь.

Незнакомец зажал Ларисе рот рукой. От руки пахло табаком, мятной жвачкой, пивом и еще чем-то. Может быть, рыбой?

– Молчи! – тихо, одними губами, сказал ей незнакомец. – Не будь дурой, и тебя никто не тронет! И забудь, что тебе кто-то что-то должен, поняла? Поняла или нет?!!!

Незнакомец сильно тряхнул Ларису за плечи.

Лариса почувствовала, как у нее потекли слезы. Она мотнула головой: «Поняла».

Он бесшумно, как будто был без обуви, вышел из комнаты. Через секунду Лариса услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Она не могла встать и выйти в прихожую, чтобы закрыть дверь на замок. Она словно одеревенела, и сил у нее хватило только на то, чтобы натянуть на голову одеяло, чтобы не видеть слегка освещенного луной окна, на фоне которого еще минуту назад возвышался над ней человек в черном...

Пододеяльник промок от слез. Она не хотела плакать, слезы просто катились у нее из глаз. И ей трудно было определить, от страха они или от обиды.

Это был не Шурик, нет. Но это был человек от него. Наверное, страшная, как хищная рыба, машина Шурика в это время стояла под окнами ее дома, дожидаясь исполнителя этого мерзкого спектакля. И Шурик