метров свободной веревки будет вполне достаточно. Он хотел было отпустить ее еще больше на тот случай, если запас слабины кончится, а он все еще будет находиться под водой, но по здравом размышлении понял, что три метра — это тот рациональный радиус, по траектории которого он в любом случае сможет откачнуться в сторону от падающих водяных струй, если нечаянно сорвется. Тогда он по крайней мере не захлебнется и не утонет, хотя и будет болтаться в центре водопада.
Хел медленно приближался к плотной, металлически поблескивающей ленте воды, и вскоре голова у него закружилась. Николая охватило ощущение, будто вода стоит неподвижно, а его собственное тело поднимается вверх сквозь этот грохот, рев и туман. Он протянул руку вперед; стена воды раздвинулась и тут же вновь сомкнулась вокруг его запястья тяжелым пульсирующим браслетом; он стал ощупывать камень в поисках глубокой трещины или расселины, которая могла бы стать хорошей опорой. Пальцы его наконец натолкнулись на узкую, неровную, скрытую водой щель. Она оказалась ниже, чем Николаю хотелось бы. Он понимал, что вода, обрушившись на его спину, будет толкать его вниз, так что лучше было бы, чтобы опора находилась повыше; тогда его пальцы под напором воды только крепче втискивались бы в расселину. Но это была единственная трещина, которую он смог найти, а плечо его уже стало уставать, и Николай опустил руку. Он сделал несколько глубоких вдохов, каждый раз полностью выдыхая воздух, так как знал, что человек обычно начинает задыхаться не от недостатка кислорода в легких, а, скорее, от чрезмерного скопления в них двуокиси углекислого газа. Последний раз он вздохнул особенно глубоко, во всю силу своих легких. Затем, выдохнув воздух примерно на треть, нырнул в водопад.
Это было смешно и в корне меняло все дело.
Пелена падающей воды оказалась менее двадцати сантиметров толщиной, и он, нырнув в нее, тут же вынырнул по другую ее сторону, обнаружив, что стоит на удобном, расположенном под прямым углом к скале уступе; уступы и дальше шли вниз, образуя лесенку, так что даже мальчишка мог бы спокойно спуститься по ним.
Все было настолько очевидно, что не стоило ничего проверять, а потому Хел, откачнувшись на веревке обратно через водяную завесу, стал карабкаться наверх, туда, где на своем крохотном каменном выступе, словно на насесте, сидел Ле Каго. Поднявшись, Николай объяснил другу, как им повезло и как удачно все складывается. Из-за дикого грохота водопада ему пришлось наклониться к самому уху Беньята, так что их каски столкнулись. Веревку они решили оставить на месте, чтобы легче было возвращаться, и, спускаясь друг за другом, очутились наконец у основания булыжной лесенки.
Как ни странно, теперь они смогли спокойно переговариваться, почти не повышая голоса; завеса воды, точно звуконепроницаемая стена, отгораживала их от только что покинутого мира, и тут, за нею, было гораздо тише, чем там. По мере того как они спускались, водопад постепенно словно иссякал; большая часть льющейся сверху воды разлеталась брызгами, обращаясь в туман, так что масса падающего потока на дне провала была значительно меньше, чем наверху. Масса воды рассеивалась в воздухе, и спелеологи теперь шли под проливным дождем. Николай и Ле Каго осторожно продвигались сквозь слепящий глаза водяной пар по скользким, гладким, до блеска выскобленным камням. Они шли, не останавливаясь, и туман постепенно рассеивался, а шум водопада удалялся, затихая позади. Наконец они оказались в каком-то чистом и темном пространстве и, остановившись, огляделись вокруг. Зрелище было восхитительное. Перед ними открылась граненая, ромбовидная пещера, еще более громадная и величественная, чем вызывающий в душе трепет “Хаос Ле Каго”, пещера, казалось, созданная для туристов, но не доступная ни одному из них.
Конечно, это было излишеством, но любопытство пересилило, и Ле Каго поджег еще одну порцию магниевого порошка.
У спелеологов захватило дух! Позади них вздымались облака пара; медленно, лениво они вскипали, кружась, пока их не засасывало обратно водоворотами ледяных струй. Все вокруг них было влажным, как после дождя; стены пещеры были инкрустированы кристаллами арагонита, поблескивающими в свете колеблющегося пламени. Поток камней, низвергавшийся когда-то вдоль северной стены, теперь застыл, разлившись внизу, словно озеро затвердевшего сахарного сиропа или растаявшей карамели. В восточном углу пещеры с потолка свисали перехлестывающие друг друга кулисы из известкового шпата, нежные и тонкие, как лезвие бритвы. Возникало впечатление, что они слегка колышутся, колеблясь от легкого ветерка, неощутимого в недвижном воздухе. В западной стороне переливающегося всеми цветами радуги пространства расположились целые заросли изящных, острых, прозрачных, как хрусталь, сталактитов, устремленных вниз, к неуклюжим, кряжистым, массивным сталагмитам; то тут, то там этот зачарованный лес вдруг рассекался могучей, монолитной колонной, возникшей от слияния этих антиподов, извечных стражей подобных пещер.
Николай и Ле Каго не произнесли ни слова, пока пламя, разбрызгивая оранжевые искры, не погасло и в глазах у них вместо сверкающих кристаллов арагонита не заплясали черные точки. Тогда они принялись не спеша прилаживать дополнительные лампочки к своим шлемам, чтобы те своими слабенькими лучиками осветили им путь. Когда Ле Каго заговорил, его голос прозвучал необычайно тихо:
— Мы назовем ее “Пещера Зазпиак Бат”.
Хел кивнул. Zazpiak bat — “Пусть семь станут одной” — девиз тех, кто боролся за объединение семи баскских провинций в единую Транспиренейскую Республику. Безумная, оторванная от реальности мечта; казалось маловероятным, что она когда-нибудь осуществится, да никто, по правде говоря, и не хотел этого; но это было настоящее дело для мужчин, которые предпочитают романтику борьбы надежной и спокойной безопасности скучного, бесцветного существования, мужчин, которые могли быть жестокими или ограниченными, но никогда не были мелкими подлецами или трусами. Так что сказочная, недоступная пещера по справедливости должна была стать символом чудесной, заветной и недосягаемой страны, о которой мечтали баски.
Хел присел на корточки и наскоро произвел измерения, с помощью клинометра определив высоту и угол наклона водопада, оставшегося позади; затем быстро, в уме подсчитал что-то.
— Мы спустились почти на уровень Торран Ольсартэ. Выход реки на поверхность должен быть где-то совсем рядом, у нас над головой.
— Хорошо, — сказал Ле Каго, — но где же река? Куда ты подевал ее?
Река и вправду исчезла. Разбитая водопадом на тысячи крохотных струек, она, вероятно, ушла в толщи камня сквозь многочисленные трещины и расселины и теперь катит свои воды где-то там, в недрах горы. Можно было предположить два варианта. Или она снова вынырнет внутри пещеры где-нибудь впереди них, или же окончательно провалилась под землю и теперь появится неведомо где. Последний вариант был для спелеологов большой неудачей, так как лишал их надежды достойно завершить экспедицию, проплыв по течению реки и вынырнув вместе с ней на воздух, к открытому небу. Тогда и добросовестное дежурство баскских парней у выхода реки на поверхность тоже становилось бессмысленным.
Исследователи двинулись через “Пещеру Зазпиак Бат”; Ле Каго теперь шел впереди, как и всегда, когда путь становился относительно легким. Оба они знали, что Николай незаменим, когда надо карабкаться по скалам; Ле Каго ни к чему было признавать это вслух, да и Хел никогда специально этого не подчеркивал. Они просто автоматически менялись местами, в зависимости от того, где пролегал их путь. Хел возглавлял их маленькую группу, когда нужно было пробираться сквозь длинные стволы шахт, спускаться по крутым, обрывистым склонам или огибать узкие, нависшие над пропастью карнизы; когда же они входили в пещеры, отличавшиеся необычным, эффектным, бросающимся в глаза рельефом, Ле Каго выходил вперед, “открывая” их и давая им названия.
Идя впереди, неутомимый баск проверял, как звучит его голос под сводами пещеры, напевая одну из тех бесконечных, заунывных, тянущихся на одной ноте баскских мелодий, которые ясно показывают, каким твердым и непоколебимым может оставаться народ, как стойко он может противостоять какому-либо искушению впасть в украшательство. Песня Ле Каго строилась на том типичном для басков, исключительно им свойственном звукоподражании, которое, выходя за пределы простого воспроизведения звуков, передает душевное, эмоциональное состояние человека, В припеве песни говорилось о том, как неряшливо (kimmarra) выполняет работу человек, который спешит и суетится.
Ле Каго перестал петь только когда дошел до конца граненой, ромбовидной пещеры и остановился перед широкой, с низко нависшим потолком галереей, распахнутой им навстречу, словно черный беззубый
