Вероятно, они распотрошили весь Маринин гардероб: в ход пошли шляпы, косынки, длинные платья, туфли на шпильках и на платформе, перчатки до локтей. Девочки всерьез вознамерились познакомить Викторию со всем своим репертуаром. Детская в квартире Марины находилась наверху, и перед входом, обрамленная перилами, выступала небольшая площадка, которую сестры приспособили под сцену. Викторию усадили внизу в кресло, и представление началось. Карина и Рената по очереди читали стихи, пели песни, танцевали. Пока выступала одна, другая переодевалась. Виктория от души аплодировала. Положа руку на сердце она могла сказать, что, несмотря на свой педагогический стаж, она впервые столкнулась со столь активными детьми. Конечно, переодеться в мамины тряпки и покривляться перед чужой тетенькой — дело нехитрое. Удивляло другое — девочки помнили все стихи, которые когда-либо учили, начиная с младшей группы детсада. Все эти «Таня громко плачет», «Мишка косолапый» и кончая поэмой Пушкина «Руслан и Людмила». Особенно уморительной выглядела Карина — в свои шесть с половиной лет она легко перенимала манеры взрослых, не теряя при этом ничего детского. Она читала стихи так проникновенно, с такой живой мимикой, что Вика пришла в искренний восторг.

— А теперь вы, теперь вы! — запрыгали девочки, когда программа иссякла, и Виктория, невольно поддавшись обшей атмосфере, вскочила, и глаза ее сверкнули:

— Хорошо! Я тоже спою!

— Ура! — раздалось сверху.

Вика метнулась к инструменту.

— Стойте! — завопили девочки. Она остановилась как вкопанная.

— Что? — Она решила, что могла на бегу задеть что-нибудь ценное — так они кричали. Поэтому, притормозив, Вика повернула голову, не поворачивая туловища.

— Наряжаться! Сначала наряжаться! — пояснили они.

Виктория вступила в игру. Чуть поведя бровью, она величественно опустилась в кресло и предоставила этим двум фуриям делать с собой все, что им заблагорассудится. Они добросовестно трудились над ней не меньше получаса: нахлобучили парик, окутали покрывалом с кровати, закрепили его брошкой на плече. На шею повязали бант, на обе руки надели по браслету и в завершение водрузили на пес широкополую соломенную шляпу.

— Теперь готово! — Приговор Ренаты прозвучал как команда к старту.

Виктория, шествуя к фортепиано, мельком глянула на себя в зеркало и осталась довольна. Образ, созданный девочками, напоминал одновременно госпожу Беладонну из мультфильма про поросенка Фунтика и Страшилу из Страны Оз. Виктория воцарилась за фортепиано и соответственно новому имиджу томно вскинула руки над клавишами. Романс Глинки, исполненный полу-Беладонной, полу-Страшилой, пошел на ура.

— Еще, еще! — вопили девочки, устраиваясь в кресле, как в гнездышке.

Виктория спела «Не искушай», «Я встретил вас», «Эта темно-вишневая шаль» — публика ее не отпускала.

— Виктория Викторовна, миленькая, еще! — клянчила Рената.

Младшая же, боясь, что Виктории наскучило их развлекать, так разволновалась, что принялась яростно теребить подол собственной юбки.

Виктория величественно кивнула, как сделала бы уважающая себя Беладонна, и запела «Очи черные».

Девчонки кинулись танцевать. Вместо цыганских шалей в ход пошли полотенца. Сестры так чувствовали музыку, что Вика не могла не залюбоваться ими и, как дров в огонь, поддавала жару на форте.

— Что происходит? — Ледяной голос обрушился на нее сверху, как ушат холодной воды. Виктории вдруг показалось, что все это уже когда-то было: и застывшая мизансцена двух «цыганок», и ледяной голос над ухом, и свое собственное идиотское отражение в фортепиано. Она видела это когда-то во сне. Более глупого положения придумать нельзя.

Вика стала подниматься из-за инструмента и уронила стул. Невольно вытянулась в струнку. Пока она сидела, хозяин мог созерцать только ее затылок. Увидев ее анфас, он непроизвольно расширил глаза и стал покрываться багровыми пятнами. Виктории на миг стало жаль его. С подобной дурой, вероятно, он еще не сталкивался. Вика терпеливо ждала, когда Макс справится с шоком.

— Я спросил — что здесь происходит? — повторил он, едва сдерживая ярость.

— Мы.., знакомимся, — пояснила Виктория, стараясь говорить буднично и ровно, чтобы тон не получился оправдывающимся. Ей не хотелось уронить себя в глазах детей Марины. Почему-то мнение мужа подруги ее в тот момент волновало меньше.

— Да, папочка… С Викторией Викторовной так интересно!

Это Карина набралась смелости. Рената поддакнула. Отец скользнул по девочкам колючим взглядом и опять уставился на Викторию.

— Вы.., вы хотя бы удосужились посмотреть на часы?! Все они одновременно повернули головы направо, где на стене висели большие круглые часы. Стрелки показывали пятнадцать минут двенадцатого. Виктория невольно охнула, а Рената испуганно прикрыла рот ладошкой. Карина, судя по всему, еще не научилась определять время по часам и непонимающе смотрела на отца.

Она слышала только его тон и догадывалась, что тот недоволен, но чем — не могла взять в толк. Ведь им было так весело!

— Сейчас же уложите детей спать! — прошипел он, пронзая Викторию взглядом как рапирой. Она заметила, что его ореховые глаза потемнели от гнева, став почти кофейными. Страх сковал ее по рукам и ногам. Она оставалась стоять перед ним как истукан в своем дурацком наряде — соломенная шляпа сбилась набок, желтый бант торчит на груди подобно гигантской бабочке, а покрывало с кровати, обмотанное вокруг нее на манер хитона, сползло до половины к лежало на полу у ее ног.

Виктории захотелось провалиться к соседям на нижний этаж.

Паузу нарушила Карина. Она подхватила длинный подол своей «цыганской» юбки, обнажив крошечные ножки в показавшихся сразу огромными туфлях, и захныкала:

— Папочка, но мы же еще не ужинали…

Брови Макса медленно поползли вверх. Теперь он просто уничтожал Викторию взглядом. Ее уже не было. Она сгорела без следа. Словно в подтверждение этой иллюзии, возникшей у Виктории, покрывало окончательно сползло на пол, будто ему нечего больше было обвивать. Рената, поняв оплошность сестры, быстро пнула ту ногой. Поскольку нога была обута в материны лодочки, получилось больно. Карина громко заревела, размазывая по щекам помаду, и не замедлила толкнуть Ренату локтем. Та неловко взмахнула руками, покачнулась на каблуках и повалилась в кресло. Оттуда теперь красноречиво торчали ее голые ноги в лодочках. Макс весь как-то дернулся, Виктории на миг почудилось, что он собрался чем-нибудь запустить в новую гувернантку. Она даже голову невольно пригнула. Но мужчина резко развернулся и покинул их концертный зал, громко хлопнув дверью.

Нужно ли говорить, что Виктории долго не удавалось уснуть после инцидента? Накормив детей йогуртами и яичницей, уложив их спать, Виктория сидела в комнате, не раздеваясь и не выключая свет. Ждала, когда хозяин вызовет ее на ковер и объявит, что она уволена.

Время шло, будильник безжалостно громко тикал, выталкивая на волю пустые истраченные секунды, и втягивал в себя нитку золотой паутины — тонкое драгоценное время… Виктория слышала, как Маринин муж ходит по квартире, сидит на кухне, смотрит телевизор в гостиной. К ней в комнату он так и не постучал. Вероятно, решил объявить о своем намерении утром, на холодную голову. Что ж, и на этом спасибо. Он, наверное, думает, что она так жаждет этой работы, что будет в трансе, узнав, что уволена. На самом деле чего Вика сейчас по-настоящему желала, так это чтобы все случившееся оказалось сном. Чтобы Марина была здорова. Чтобы возобновилась их дружба. Тогда Вика могла бы приезжать и устраивать с детьми настоящие представления. Так чудовищно умирать в тридцать лет, зная о том, что это неизбежно приближается…

Сама Вика серьезно болела лишь один раз, в детстве. Это была желтуха, и Вике пришлось пролежать с ней в заразке больше месяца. Летнего месяца — это показалось ей еще длиннее, чем если бы дело происходило зимой. Когда она вышла из больницы, лето уже перевалило за середину, дети во дворе загорели, и Виктория на их фоне смотрелась бледной поганкой. За каникулы все успели передружиться, образовались компании для игр, в которых Виктория оказалась лишней.