— Ну вот! Я так и знала: ты меня еще не выслушаешь, а выводы уже сделаешь.

— Ну так вразуми меня.

— Ведь ты жила здесь с мамой раньше?

— Ну…

— И работа у тебя была хорошая. Они наверняка тебя с руками оторвут назад.

— К чему ты клонишь, Юлька? Хватит ходить вокруг да около.

— Мама по сменам работает, а ты — нет. У тебя в музыкалке вообще свободный график. Ты можешь расписание составить под себя, как тебе удобнее.

— Если ты забыла, я тебе напомню: я не работаю больше в музыкальной школе. О каком расписании речь? Вообще о чем мы говорим?

— О Ромке. Я бы с радостью доверила его тебе. Своей родной сестре.

— Вот как?

Вика отставила в сторону утюг. Сложила аккуратной стопкой отутюженные вещи племянника. И положила их на журнальный столик перед Юлькой.

— Значит, меня ты, как пешку, взяла и переставила с одного места на другое.

— Нет, а что тебя там держит? — не унималась Юлька. — Что это за работа в тридцать лет: гувернантка? Это унизительно, тебе не кажется?

— Ты так считаешь? А взять на себя воспитание племянника, малого ребенка при живых родителях, это как?

— Это — самоотвержение!

— А ты спросила меня, хочу я самоотвергаться?

— Вика, ну ты же… У тебя же нет своей семьи… Если бы ты была замужем и у тебя было бы положение, как у меня, я бы…

— Что-то не верится. До сих пор все я была должна тебе, а не наоборот.

— Еще вспомни, как нянчила меня и за руку водила в детский сад.

— А почему не вспомнить? Ты из меня кровушки попила…

— Знаешь что? — подскочила Юлька. — Тебя деньги изменили, Виктория! Раньше ты другая была! Раньше тебя о чем ни попросишь, ты — с радостью! А теперь воображаешь! Зарабатывать стала много?

Вика улыбалась, складывая и убирая гладильную доску. Деньги… Знала бы Юлька, ЧТО ее изменило… Да разве это одним словом назовешь? Конечно, виной всему Маринина записка. Кто бы мог подумать…

— Вот что я тебе скажу, сестренка, — начала Вика, открывая шкаф, чтобы разложить белье по полкам. — Твое дело сейчас — растить своего ребенка. Ему нужна мать. У тебя и так нагрузка: ты учишься. А когда подрастет немного, тогда и осуществляй свои планы. Но желательно, не ходи по чужим головам.

— Это по чьим головам я хожу? По вашим с мамой, что ли? Вы обе — одинокие женщины. Да вы радоваться должны, что я вам ребенка доверяю!

— Спасибо за доверие, сестричка. Но я предпочитаю дождаться своих.

— Дождаться? — Юлька расхохоталась. Вышло слегка истерично. — Ты, может, собираешься родить от святого духа? Дождаться! Детей не дожидаются, их заводят! Сначала, если хочешь знать, девственность надо потерять!

Вика закрыла дверцу шкафа и прислонилась к ней спиной. В детстве, когда Юлька подобным образом доводила Вику, дело частенько кончалось дракой. Вика была сильнее, но Юлька оказывалась более ловкой. И еще — Юлька кусалась. Теперь же драться было глупо, а терпеть Юлькино хамство Вика больше не могла. Она вынула из шкафа плечики с сарафаном и прошла в спальню.

— Ты просто ворчливая нудная старая дева! У тебя никогда не будет мужа и тем более — ребенка! — прокричала Юлька в закрытую дверь спальни. И с рыданиями забежала на кухню. Она рыдала громко, чтобы слышали соседи. Она всегда так делала, когда они были маленькими. Чтобы соседи рассказали маме. И Вике бы влетело. Сегодня она делала это по старой привычке. Забыла, наверное, что уже взрослая.

Вика застегнула сарафан и вышла на улицу. Двор был тих и пуст. Только Юлькины рыдания доносились из форточки и разбавляли эту тишину. У Вики не было злости на сестру. В глубине души она жалела Юльку и понимала ее. И все же боль и обида не отпускали. Самое обидное — так это то, что в Юлькиных словах не было клеветы. Все так и есть. Она обречена на одиночество!

Вика вся ушла в свои мысли и поэтому не обратила внимания на звук приближающейся машины. А когда увидела черный помятый «штирлиц», едва поймала свое сердце. Оно сначала подпрыгнуло, потом упало в ноги, а затем лихорадочно запрыгало. Прыжки сердца отзывались во всем Викином существе. Она сумела поймать свое сердце за хвост и посадила на место.

«Что же она — одна такая машина на свете осталась?» — одернула себя Вика. Ответ не понадобился: из «штирлица» вылезла долговязая фигура Никиты. Шнурок вяло вывалился следом за кроссовкой. На животе болталась фотокамера.

— Привет! — Вспышка на миг ослепила глаза.

— Привет… — Вика опустилась на скамеечку.

Кит подошел и сел рядом. Его колени торчали в разные стороны, и правое, само собой, задевало Викино левое. Вика молчала, выравнивая дыхание. На траве под балконом грелся рыжий кот Филька. При появлении машины кот поднялся и вышел на асфальтовую дорожку перед домом. Затем лениво прошествовал мимо. Кит незамедлительно метнул в кота фотокамеру. Филька обернулся на вспышку. Виктория сразу представила, каким он выйдет на снимке: глаза в глаза с объективом, хвост трубой. Хвост и глаза.

— А у вас тут довольно мило.

— Не припомню, чтобы я приглашала тебя в гости.

— А ты никогда и не отличалась особой воспитанностью. Почти две недели пользовалась моим гостеприимством в Живых ключах и даже не пригласила к себе. Но я-то голубых кровей. Не мог не отдать визит.

Кот вернулся, уселся перед Никитой и стал полуприкрытым зеленым глазом наблюдать за пришельцем.

— Продолжения не будет, Филька, — объяснила Виктория коту. — Этот товарищ не снимает тех, кто смотрит в объектив.

Кот отвернулся и гордо прошествовал восвояси.

— Все-то ты про меня знаешь, — заметил Кит.

— Зачем ты приехал?

— Соскучился.

— А я — нет.

— Врешь.

Он накрыл Викину ладонь своей. Вика вздрогнула. По руке цветными огоньками побежало электричество.

— Поехали со мной.

— В качестве кого? Девочки сейчас в пансионате, так что…

— В качестве моей гостьи.

— Варить тебе обед на костре?

— Да. Я стану уходить за мамонтом, а ты будешь поддерживать огонь в очаге.

Близкое присутствие Никиты накрыло Вику с головой. Скамейка поплыла в зелени сирени, как в облаках…

«Ты, случаем, не влюбилась?..»

Трудно совладать с собой, и все-таки Вика держалась молодцом.

— А когда наступит зима…

— А когда наступит зима — ты сама все решишь. А сейчас мы должны быть вместе.

Никита соскочил со скамейки и опустился на корточки перед Викой. Это была его излюбленная поза, которая Вику обезоруживала. Его коленки обозначили треугольник в пространстве, отгородивший Вику от остального мира. Голова Протестанта на уровне ее живота, его глаза — взгляд снизу…