Начинается погрузка. Караванщики прикидывают груз на каждое животное, делят его на две равные по весу части, кладут на землю, вводят между ними отчаянно ревущего верблюда, заставляют его лечь. Неуклюжий «корабль пустыни», смирившись, неохотно подставляет под груз натруженные мозоли своих горбов. Вещи вьючат одновременно с двух сторон, накрепко стягивая их перекинутым через спину верблюда арканом. Когда животное завьючено, караванщики начинают изо всех сил растягивать вьюки в стороны, чтобы посмотреть, не ослабнут ли арканы. Будет хуже, если это случится в пути и вьюк развалится.

Николаю Петровичу надоедает погрузочная канитель, и он решает идти с Шияновым вперед. Мы уславливаемся, что они, пройдя примерно половину дневного перехода, будут ждать караван на тропе.

Наконец все готово. Мы с Капланом закидываем за плечи винтовки и фотоаппараты, приторачиваем к седлам плащи и полушубки, и караван трогается в путь.

Цивилизация — дома, кровати, столы, шоссе, автомобили — остается позади. Впереди — приволье похода.

Спускаемся в широкую каменистую долину, переходим вброд несколько рукавов обмелевшей реки и выходим на тропу, ведущую из долины Маркансу в Алайскую долину. Тропа проходит в километре от поселка, но идущий по ней караван надежно скрыт чукурами — большими, округлыми, поросшими травой холмами, выпирающими в долину из предгорий Заалайского хребта.

В прошлом году по этой тропе прорвался из Китая в Алай Аид-Мерек, один из басмаческих курбашей. В Алае он думал найти поддержку местных киргизов; он нашел смерть в жестокой схватке с вышедшими за ним в погоню пограничниками.

Зеленое море чукуров поглощает нас.

— Караван наш затерялся в долине, словно иголка, — говорит Каплан.

И действительно, только сейчас мы ощутили, как просторен и безграничен Алай. Верблюды и лошади кажутся игрушечными.

И все же он движется вперед, этот маленький игрушечный караван, оставляя за собой километр за километром.

Мерно раскачиваясь, несут свой груз верблюды. За ними, пожевывая удила, идут вьючные лошади. Караванщик-киргиз тянет заунывную песню.

На пригорках в позе внимательно наблюдающих часовых стоят сурки. При нашем приближении они быстро ныряют в норы.

Справа, отделенная от нас тридцатикилометровой шириной долины, встает каменистая гряда Алайского хребта. Слева — один за другим раскрываются снежные гиганты Заалая. Купаясь в лучах солнца, ослепительно блестят фирновые поля пика Ленина.

Солнце... Палящее, сверкающее солнце Памира. Оно неизменно сопутствовало нам в течение всех восьмидесяти дней похода, расцвечивая мир яркими красками.

Время от времени наш путь пересекают реки, вытекающие из ледников Заалая. Тропа зигзагами спускается по береговому обрыву между высокими пористыми столбами выветрившихся песчаников. Красные от размытых пород потоки несутся по каменистым руслам.

Караван переходит вброд разлившуюся на несколько рукавов реку и снова углубляется в чукуры.

Мы идем без привала целый день: с груженым караваном нельзя делать привал.

Солнце уже склоняется к западу, а Горбунова и Шиянова все еще нет.

Продолжаем путь до темноты. Все время кажется, что караван вот-вот выйдет из полосы чукуров на открытую часть Алайской долины, и тогда мы увидим наших товарищей. Но это обманчивое впечатление: чукуры тянутся один за другим, и мы снова чувствуем себя ничтожно маленькими, игрушечными в этом беспредельном море зеленых холмов.

Потеряв надежду догнать Горбунова и Шиянова, мы располагаемся на ночлег в небольшой ложбине. Караванщики разгружают верблюдов и лошадей, мы ставим палатки.

Наступает ночь. Каплан укладывается, а я остаюсь дежурить. Лежу на спине в душистой степной траве, прислушиваюсь к пофыркиванию лошадей, пасущихся рядом с лагерем, и смотрю в небо. Яркие созвездия медленно плывут к западу. Кажется, что ощущаешь плавное и стремительное вращение земного шара.

Утром мы неожиданно слышим голоса Горбунова и Шиянова, и оба наши товарища появляются из-за поворота тропы.

Оказывается, они прошли вчера слишком далеко вперед и ночевали в нескольких километрах от лагеря. Выступать в путь уже поздно, мы делаем дневку. К вечеру в наш лагерь приходят три красноармейца, присланные Ивченко для охраны на случай встречи с басмачами.

На другой день трогаемся дальше. Горбунов и я покидаем караван и едем верхами к югу, к ледникам Заалайского хребта.

Едем без тропы, огибая один чукур за другим. Кое-где встречаются маленькие озерки, остатки бывших моренных озер. Местность понемногу повышается. Оглядываясь назад, мы видим уходящую вдаль застывшую мертвую зыбь чукуров, широкий простор Алайской долины и красноватую гряду Алайского хребта.

Впереди возникает огромный крутой вал больших камней — конечная морена[9] одного из ледников пика Ленина.

Мы с Горбуновым спешиваемся и начинаем подъем. Движемся медленно — высота дает себя чувствовать. Через час достигаем верхнего края морены. Перед нами раскрывается несколько километров дикого хаоса — нагромождение камней, валунов и торосов серого грязного льда. Ледник выпирает из узкой крутой долины, обрываясь вниз террасами в несколько ярусов.

Анероид показывает высоту в 4000 метров. Десять дней тому назад я на такой же высоте тяжело болел горной болезнью. Сегодня я смог одолеть довольно трудный подъем. Организм начинает приспосабливаться.

Горбунов фотографирует, делает наброски ледника, сверяется с картой. Потом мы спускаемся вниз и возвращаемся к лошадям. Надо догонять караван.

Теперь мы едем по другой тропе, ближе к Заалайскому хребту. Лошадь Горбунова идет размашистой ровной рысью. Я пытаюсь поспеть за ними на моем Федьке.

У Федьки неплохая «тропота» — нечто вроде быстрого походного шага. Но этим и исчерпывается репертуар его аллюров. Рысь у него невыносимо тряская, при переходе в галоп и карьер поступательное движение как-то странно замедляется — Федька скачет больше вверх, чем вперед. Езда на Федьке изматывает.

И все же он прекрасен, этот верховой поход по Алаю. Воздух напоен запахом полыни. Седой ковыль стелется под копытами лошадей. Солнце садится в облака и пронизывает их снопами своих лучей. Бледное золото заката заливает скалистую гряду Алая. Она теряет свою тяжесть, свой рельеф, свою материальность. Вершины Заалая скрыты в тучах. Сквозь их пелену прорывается часть отвесной стены или фирновое поле. Снег отражает закат, и горы кажутся изваянными из бледно-розового алебастра.

Мы проезжаем мимо небольшого озерка, поросшего камышом. Закатное небо отражается в нем, как в зеркале. Камыш кладет на розовую поверхность воды темные полосы тени.

Солнце заходит. В вечернем небе загораются бледные звезды. Подъезжаем к реке. Уже стемнело. В оглушительном реве потока тонут наши голоса. Где-то здесь должен стоять лагерем караван.

Едем вдоль русла, пристально всматриваясь в темноту. На том берегу показывается сигнальный огонек. Кто-то размахивает фонарем. Мы осторожно переправляемся через реку.

Шесть палаток расставлены в два ряда. Сложенный штабелем груз покрыт брезентом. В казане варится ужин. За палатками темными шерстистыми грудами лежат верблюды. Время от времени они тяжело и как бы обиженно вздыхают. Доносится мерный хруст — лошади жуют траву. И над всем этим черный полог неба, расшитый серебром созвездий...

На второй день похода я решаю отдохнуть от Федькиных аллюров и иду пешком с Шияновым и Капланом. Шагаем за караваном с раннего утра и до темноты.

Мы коротаем путь в беседе. Шиянов с увлечением рассказывает о своей работе. Он техник по испытанию самолетов. В этом юноше с не совсем еще сложившимся характером нельзя было угадать ту силу воли, целеустремленность, которые впоследствии сделали из него одного из самых выдающихся наших