опустившегося сапожника и дитя азиатчины, – но тот же Ленин преступления, на которые он не был лично способен, всегда перепоручал Сталину как до революции – на Кавказе («эксы»), так и в гражданской войне (руководство групповыми убийствами, например, в Царицыне в 1918 г.).
Ленин, хотя и отрицал в политической борьбе всякую общечеловеческую «внеклассовую» мораль, но в силу своего происхождения («бытие определяет сознание»!) лично не был свободен от значительного груза «буржуазно-дворянских предрассудков», таких, как понятия личной чести, долга и лояльности иногда даже по отношению к своим политическим врагам (Мартов, Плеханов, князь Кропоткин). У Сталина же коварная аморальность в политике была абсолютна по отношению ко всем, начиная от соратников по партии и кончая его собственными учениками. Ленин, который восхищался аморальностью Сталина, пока Сталин расстреливал «врагов народа» на фронтах гражданской войны, начал призадумываться над его действиями, когда Сталин начал применять ленинскую «классовую мораль» во внутрипартийных делах. Ленин, по словам его жены Крупской, сказал однажды: Сталин «лишен самой элементарной, самой простой человеческой честности» (L. Trotsky, Stalin, p. 375), и он не только сказал, но и сделал отсюда свои выводы («Завещание», статья «Об автономизации», письмо Ленина Сталину в марте 1923 г. о разрыве личных отношений).
Вот это абсолютная бесчестность Сталина и обусловила его победу над Лениным, пользуясь его же «моральным кодексом» (невыполнение ленинским ЦК воли своего учителя о снятии Сталина как «нелояльного» с поста «генсека»), и над его честными соперниками в борьбе за трон Ленина. Если бы даже в распоряжении историка больше не было ничего, достаточно одних официальных документов XX и XXII съездов КПСС, чтобы сказать, что Сталин был гениальный уголовник от политики, государственные преступления которого узаконивало само государство. Из амальгамы уголовщины с политикой и родился уникум: сталинизм.
Самый фундаментальный вывод, к которому я пришел после долголетнего изучения истории, идеологии и организации большевизма, сводится к следующему: старый, деспотический, но политический большевизм умер вместе с Лениным. Со Сталиным начинается эра нового, тиранического, но уголовного большевизма.
Попытаться показать духовные истоки, историческое становление и правомерность торжества сталинского уголовного большевизма в СССР, – такова моя третья цель. Как бы партийные историки и теоретики ни изощрялись в своих усилиях доказать, что Сталин и сталинская инквизиция не выросли из самой монопартийной системы и что практика «культа личности» Сталина, якобы, результат «извращения» «ленинских норм», внимательное изучение теории ленинизма и практики Сталина привело данного автора к заключению: истоки сталинизма надо искать, во-первых, в тоталитарной «философии власти» Ленина в виде его учения о «диктатуре пролетариата», как «новом типе» государства; во-вторых, в тиранической системе организации этой диктатуры, которую, по Ленину, может осуществлять непосредственно не сам «пролетариат», а только его «авангард» – аппарат ЦК большевиков (система, которую я назвал в другой книге «партократией»); в-третьих, в криминальном происхождении сталинского крыла большевизма (знаменитая кавказская «боевая дружина» «эксов» – террористов для убийства «врагов» и ограбления банков, магазинов, почт во главе с Коба-Сталиным и Камо-Тер-Петросяном в 1905-1912 гг.); и, наконец, в- четвертых, в криминальном образе мышления самого Сталина. Ленин учил и Сталин хорошо усвоил следующий ведущий принцип ленинской «философии власти» применительно к коммунистической диктатуре:«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами, не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть» (Ленин, т. XXV, стр. 441, третье изд.).Даже диктатуру одного человека, одного «вождя» подсказал Сталину Ленин. Когда немецкие левые коммунисты начали критиковать свое официальное партийное руководство за то, что оно вместо «диктатуры масс» мечтает установить «диктатуру вождей», Ленин ответил: «Договориться… до противоположения вообще диктатуры масс диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость» (там же, стр. 189). Оба эти принципа Ленина Сталин положил в основу своей интерпретации ленинизма еще в 1924 году (см. «Вопросы ленинизма», стр. 116, 128). Очень характерно, что третий ведущий принцип ленинизма, сформулированный Лениным в 1920 году, Сталин обходил во всех своих писаниях полным молчанием, чтобы не выдать своего сокровенного замысла. Вот, что гласит этот принцип:
«Советский социалистический централизм единоличию и диктатуре нисколько не противоречит, что волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим» (Ленин, там же, стр. 119, курсив мой. – А. А.).
Через того же Ленина Сталин заимствовал идею Маркса о разгроме старой государственной машины и применил ее как раз к ленинской партийно-государственной машине – к разгрому ленинского ЦК. Сталин правильно рассчитал, что путь к указанному Лениным единоличному правлению, к диктатуре одного вождя, лежит через ликвидацию думающей идейной части партии и физическое уничтожение всех остальных большевистских вождей.
В деле осуществления этой цели исключительную роль в руках Сталина сыграла резолюция Ленина на X съезде о введении в партии «осадного положения», названного «Единством партии». Но и здесь Сталин, выступая за точное выполнение «ленинских норм», запрещающих инакомыслие в партии, все же превзошел учителя по методам действия и масштабу произвола. Сталин нашел, что имитаторы большевизма – немецкие национал-социалисты и итальянские фашисты куда более логичны, чем Ленин, когда они массовый террор делают основой правления не только над народом, но и над собственной партией. Инакомыслие надо было предупредить еще до того, как оно оформилось или даже выявилось. Отсюда концепция Сталина о росте армии потенциальных «врагов народа» при «победоносном» восхождении к коммунизму, отсюда же и его превентивный террор против этих потенциальных «врагов народа».
Вот здесь-то Гитлер подал Сталину предметный урок и подсказал неоценимую идею убийством не только оппозиционных деятелей (ген. Шлейхер), но и своих близких соратников во главе с Ремом за «заговор», который, разумеется, никогда и никем не был задуман. Через пять месяцев убийством своего близкого друга и старого большевика Кирова Сталин приступил к организации целой серии «заговоров» старых большевиков и полководцев гражданской войны для их физического уничтожения. Но Сталин и здесь превзошел Гитлера тем, что сумел заставить свои жертвы клеветать на самих себя, сознаваться в организации ими мнимых заговоров, убийств, в шпионаже, вредительстве, саботаже, с такими фантастическими подробностями, – что должно было оправдать в глазах внешнего мира расправу Сталина с партией Ленина как партией заговорщиков, убийц и шпионов.
Таким образом, к концу тридцатых годов сталинский большевизм, немецкий нацизм и итальянский фашизм настолько сблизились между собой по идеологии (антикапитализм, антидемократизм, «национал- социализм» и «социализм в одной стране», великодержавный шовинизм, атеизм, культ «вождя», «фюрера» и «дуче») и по методам управления (тоталитарно-полицейская диктатура при перманентном физическом терроре), что дало полное право главарям фашизма и коммунизма объявить идентичность своего мировоззрения в борьбе с демократическим Западом и прекратить всякую идеологическую борьбу между собою.
Логическим концом этого исторического процесса перерождения большевизма в фашизм и было заключение пакта между Сталиным и Гитлером в августе 1939 года. Это вовсе не было случайностью, когда министр иностранных дел Гитлера Риббентроп, после банкета, который устроило для него Политбюро во главе со Сталиным и Молотовым, заявил, по словам итальянского министра иностранных дел Чиано, что во время этого банкета он «чувствовал себя в Кремле, словно среди старых партийных товарищей» (A. Rossi, Russian-German Alliance 1939-1941, Beacon Press, Boston, 1957, p. 71). Риббентроп торжествующе доложил Гитлеру на второй день после этого банкета, что Сталин произнес тост, который даже не был предусмотрен протоколом. Сталин сказал: «Я знаю, как крепко германский народ любит своего вождя! Поэтому мне хочется выпить за его здоровье» („Nazi-Soviet Relations 1939-1941, Documents from the Archives of the German Foreign Office', pp. 6-7). Это не был обычный дипломатический тост вежливости главы правительства за главу другого правительства, ибо Сталин тогда не возглавлял советское правительство. Это был тост «вождя народов СССР» за «вождя германского народа», тост главы советского фашизма за главу немецкого фашизма.
Взаимная амнистия двух типов фашизма зашла так далеко, что Сталин вложил в уста своего верного
