вопреки себе самому, ругается вслух. «Мы хотим, чтобы ты вырос честным человеком!» — передразнивает он отца. «Я хочу, чтобы ты был, как твой папа! Он никогда не присвоил чужого и не использовал служебное положение в личных целях!» — передразнивает он материн голос.
— Хуя! Не хочу быть как папа! — кричит Эди, потом оглядывается. Нет, никого нет вокруг. — Честным человеком, да, хотите, чтоб я был? — продолжает он вслух. — Так дайте мне эти несчастные деньги и не заставляйте меня лезть в столовую, рискуя пятью годами. Вон Сашка Ляхович — вот он не ворует, потому что мать и приемный отец не только дают ему деньги, но и позволяют ему приводить домой всех друзей, каких он хочет, и девочек тоже, и даже оставлять девочек на ночь, если он хочет. Вот это родители! Поэтому Сашка не шпана!.. Ох, блядь! — заканчивает Эди ругательством свою тираду.
Эди решает пройти мимо окон Борьки Чурилова, может, окна светятся, может, Борька вернулся домой с Журавлевки. В Борькином дворе, при лампе, закутавшись в пальто, за деревянным столом под грибком навесом сидят доминошники и играют.
Этим мудакам, думает Эди с презрением, что дождь, что снег, им лишь бы стучать бессмысленно костями домино. Приходят с завода, пожрут — и во двор, за домино. Играют при лампе до поздней ночи. Во всех дворах на Салтовке сидят свои доминошники, везде или почти везде светятся лампы. Борька смеется над доминошниками, Эди-бэби их презирает. Он вообще презирает всех рабочих, кроме Борьки. Он знает, что рабочие самые неинтересные и отсталые люди. Репатрианты интересные. Ася интересная. Ее семья. Их сосед, другой репатриант, Виктор Аполлонович — интересный, хотя и сумасшедший, наверное. Даже зимой бородатый Виктор Аполлонович ходит без пальто, во фраке, в бабочке и в котелке — по салтовским снежным улицам — призраком из сказки братьев Гримм… Даже Катька Муравьева интересная, думает Эди, она, как рассказывала Ася, стрелялась, хотела покончить с собой. Правда, Катька почему-то попала себе в ногу, потому она и хромает, но хотя бы стрелялась. Пролетарии нет, они не стреляются.
Презрение Эди странным образом не распространяется на время от времени работающую шпану. Шпана устраивается на работу только под нажимом милиции, удерживается на каждой работе недолго и только и смотрит, как бы сбежать. Как правило, зимой шпана работает охотнее, чем летом. С первыми лучами солнца в сердца шпаны вселяется беспокойство. «Погода шепчет — бери расчет!» — гласит салтовская поговорка, и шпана дружно увольняется с заводов в апреле.
«Никогда не буду работать!» — шепчет злой Эди-бэби, проходя мимо доминошников, и, завернув за угол, безнадежно видит, что Борькины окна темны.
Эди ничего больше не остается, как отправиться домой и попытаться как-то выжать деньги из матери. А в шесть часов к нему должен прийти Кадик. Может, Кадик, который умеет разговаривать с Раисой Федоровной, поможет упросить ее дать Эди денег? Слабая, но надежда вспыхивает в Эди, и он, поеживаясь от внезапно почувствованной сырости, направляется в сторону своего дома, к Салтовскому шоссе.
20
«Диктатура взрослых, — думает Эди, шагая по темным салтовским улицам, он знает наизусть каждый камень и каждое дерево в округе. — Диктатура взрослых и диктатура пролетариата».
Эди считает, что взрослые занимаются полнейшей хуйней, что они со значительным видом делают то, чего, может быть, и не нужно делать. Например, работой они прикрывают собственную слабость. Эди-бэби знает, как на самом деле не любят работать их соседи по дому номер 22 на Первой Поперечной улице. Дядя Саша Чепига так любит болеть и очень радуется, когда не нужно идти на работу. Он тогда играет со своим Витькой и горбатеньким Толиком в футбол возле дома и может играть целый день, даже от водки может отказаться ради того, чтобы поводить мяч.
Глядя рано утром, как невыспавшиеся салтовские жители идут к семи утра грустной вереницей, со злыми лицами на свои заводы, нельзя сделать никакого иного вывода, вывод может быть только один — салтовские жители ненавидят свои фабрики и заводы. Веселеют они только два раза в месяц — в дни аванса и получки.
В этом году Эди-бэби начал учить новый предмет «Конституция СССР». Учить Конституцию скучно и противно. Запоминать громоздкую бюрократию первого в мире советского государства Эди-бэби не хочется. Но, как мальчик с головой, Эди время от времени думает по поводу Конституции. Особенно поразило его то, что, например, восьмичасовой рабочий день считается одним из самых значительных достижений Октябрьской революции. До революции, оказывается, рабочие работали по 10, 12 и даже 14 часов в сутки. «Ни хуя себе! — думает Эди. — Каким же нужно быть рабом, чтобы согласиться работать 12 часов в сутки!»
Однако начитанный Эди знает, что примитивные племена Новой Гвинеи, где столько лет провел исследователь Миклухо-Маклай, и еще Австралии, Африки и Океании работают — охотятся, собирают фрукты и коренья — в среднем всего три часа в сутки! «Кой же хуй! — думает Эди. — Получается обман». Эди предпочел бы жить в примитивных условиях, лишь бы работать на пять часов в сутки меньше, раз уж совсем не работать нельзя.
Отец Эди-бэби тоже не любит свою военную службу. И мать не любит отцовскую работу, она иногда в запальчивости утверждает, что жизнь их семьи разрушена отцовской службой, что Эди-бэби и мать совсем не видят отца. С другой стороны, отец, разозлившись на материны причитания, резонно замечает, что как же они будут жить, что есть и во что одеваться, если ненавистная матери военная служба вдруг исчезнет из их жизни.
Эди же иногда мечтает, что семья их живет по-другому — в деревне — и отец его пашет землю в белой рубашке. Эди видел такого отца в венгерском фильме. В мечтах у отца и матери и Эди-бэби есть дом, похожий на тот, который есть у Витькиных деда и бабки, только больше. Но в мечтах Эди и семья их больше, кроме Эди есть еще Ася, и Кадик, и Витька — другие дети. И Витышны дед и бабка — его, Эди-бэби, дед и бабка в мечтах. И у всех у них много цветущих яблонь вокруг, и лошади, и ружья, чтобы себя защитить. Эди не хочет, чтобы милиция его защищала, он защитит себя сам.
И почти все время семья Эди-бэби одета в белое. Никто из членов семьи не хочет носить темные тряпки. И у каждого ребенка есть своя отдельная комната. Наконец, у Эди-бэби есть место разложить свои выписки, тетрадки, книги и повесить географические карты. Сейчас все это лежит кучей в неработающей ванной комнате, но так как вскоре строители обещали пустить горячую воду, то, может быть, придется перенести пожитки Эди в подвал под домом 22, где у них, как у всех жителей дома, хранятся мешки с картошкой, а раньше, до газа, хранились дрова и уголь.
Взрослые серьезно играют в игру, в которую половина, а может быть, и никто из них не верит — Эди-бэби в этом убежден. Эди-бэби отлично знает, кто такой его отец, и знает, как он слаб, а взгляни на отца со стороны, когда он в мундире и с колодками медалей и орденов, в фуражке, сапогах и галифе идет по улице, — о, тогда отец само воплощение силы и власти! А сам квартиры не может добиться у начальства!
Слушая по телевизору и разглядывая лица руководителей Украины и Советского Союза, Эди-бэби удивлен, что они такие примитивные и говорят с таким деревенским акцентом. До 1953-го, когда у них появился телевизор в доме, один из первых телевизоров в Харькове, Эди не видел руководителей своей страны двигающимися и говорящими. Теперь он видит и потрясен. «Почему Хрущев такой деревенский и выглядит как украинский боров? — думает он. — Что же, нету у них в стране людей покрасивее и позначительней?» Местные их руководители, с которыми Эди сталкивается в его жизни, — директор школы, начальник милиции, все они кажутся Эди ужасными, грубыми и провинциальными фашистами, издевающимися над детьми и подростками. Кого бы Эди хотел видеть на их месте, он не совсем ясно себе представляет, но кого-то лучше по качеству. Мать и отец Эди гордятся своим чистым русским языком, как же Эди, которому тоже внедрился в сознание чистый русский язык, может уважать бэкающего и мэкающего и говорящего по бумажке на экране телевизора жирного и некрасиво одетого человека?
Есть у Эди тетрадь, в которую он выписывает должности и имена. Эту тетрадь никто не видел, Эди прячет ее вместе с романом, который он недавно начал писать, в подвале, в деревянном ящике под картошкой. Если кто-нибудь увидит эту тетрадь, Эди-бэби наступит конец и, может быть, его отец повезет его на Колыму или на расстрел. Потому что в той тетради — имена и должности членов Политического Бюро