И она начала рассказывать историю о пожаре, а волк тихо сидел в уголке и вел счет произнесенным словам.

До рождения ребенка я мало думала о нем как таковом. Мои размышления на эту тему касались прежде всего способов, как скрыть младенца от посторонних и устроить его дальнейшую судьбу. Я решила, что некоторое время мы будем сохранять его существование в тайне, а затем, когда он немного подрастет, объявим его приемным сиротой, нашим дальним родственником. Разумеется, среди местных пойдут всякие сплетни насчет его происхождения; ну и пусть себе болтают – главное, чтобы они не знали наверняка. Планируя будущее младенца, я воспринимала его самого отвлеченно – просто как очередную проблему, которую предстояло разрешить. Я не задумывалась о том, что он моя родня, моя плоть и кровь. Я не готовилась его полюбить.

Он принадлежал Эммелине, и этого было достаточно. Он также принадлежал Амбросу, хотя об этом я старалась не вспоминать. Но при этом он теперь принадлежал и мне. Я восхищалась его кожей цвета жемчуга, розовым бутончиком его губ, неуверенными движениями крохотных ручек. Меня переполняло страстное желание сберечь его ради Эммелины, сберечь Эммелину ради него, сберечь их обоих ради себя самой. Я не могла наглядеться на Эммелину с младенцем. Они были восхитительны. Я должна была защитить их любой ценой. И, как вскоре выяснилось, они действительно нуждались в защите.

Аделина страшно ревновала Эммелину к младенцу. Ревновала гораздо сильнее, чем к Эстер или ко мне. Этого и следовало ожидать: Эммелине нравилась Эстер, Эммелина любила меня, но ни одна из этих привязанностей не посягала на верховенство ее любви к Аделине. А вот младенец – это совсем другое дело. Для Эммелины он был превыше всего.

Меня не должна была удивить эта ненависть. Я знала, какие уродливые формы может принимать гнев Аделины; я видела, сколь дикой может быть ее жестокость. И все же в тот день, когда я впервые поняла, как далеко она способна зайти, мне было нелегко в это поверить. Однажды, проходя мимо спальни Эммелины, я тихонько приоткрыла дверь, дабы убедиться, что она еще спит. В комнате находилась Аделина; она стояла, склонившись над колыбелью рядом с кроватью сестры, и что-то в ее позе вызвало у меня тревогу.

Услышав мои шаги, она вздрогнула, повернулась и быстро покинула спальню. В руках она держала маленькую подушку.

Я бросилась к колыбели. Ребенок спокойно спал, откинув в сторону одну ручку, дыша легко и чисто, как дышат младенцы.

Спасен!

До следующего раза.

Я начала следить за Аделиной. Пригодился мой давний опыт призрачного обитания в стенах этого дома: я знала все ходы и укрытия, я наблюдала за ней через дырочки в портьерах и сквозь ветви тисовых кустов. Ее поведение ставило меня в тупик. Внутри и вне дома, независимо от времени суток и погоды, она выполняла одни и те же бессмысленные действия, словно подчинялась невесть откуда исходившим приказам. Одно из таких действий привлекло мое внимание особо. Один, два, а то и три раза на дню она заходила в каретный сарай и появлялась оттуда с канистрой бензина, которую относила в гостиную, в библиотеку или в сад и там припрятывала. Она действовала с виду осознанно и целеустремленно, но при том вряд ли ясно понимала, что делает. Дождавшись ее ухода, я убирала канистры обратно в сарай. Интересно, как она потом воспринимала их исчезновение? Быть может, она считала канистры способными перемещаться самостоятельно, по их собственной воле? Или, может, она успевала забыть о недавнем переносе канистр и считала смутные воспоминания об этом лишь своим замыслом, который еще только предстояло осуществить? Во всяком случае, она не казалась озадаченной их отсутствием в тех местах, где они были оставлены ею накануне, а просто заново направлялась в сарай и деловито перетаскивала оттуда «своенравные» емкости, пряча их в разных укромных уголках.

Выслеживание Аделины и возвращение бензина на место отнимало у меня добрую половину дня. Однажды, не рискнув надолго оставить без присмотру спящих Эммелину и младенца, я перепрятала одну из канистр тут же в библиотеке, за рядом книг на верхней полке. Мне подумалось, что так оно будет надежнее, поскольку, относя канистры обратно в сарай, я создавала предпосылки для того, чтобы эта дурацкая карусель крутилась до бесконечности. Только удалив один за другим сами объекты ее нездорового интереса, я могла положить этому конец.

Слежка за ней меня измотала, тогда как Аделина не ведала усталости. Спала она очень мало и могла подняться в любой час ночи. Я же буквально валилась с ног. Однажды вечером Эммелина рано легла в постель; ребенок, как обычно, находился рядом с ней в колыбели. Накануне весь день у него побаливал живот; он был беспокоен и криклив, но сейчас почувствовал себя лучше и крепко заснул.

Я задернула шторы.

Пора было пойти проверить Аделину. Я очень устала от постоянного напряжения. Следя за Эммелиной и ее дитем, когда они спали, и следя за Аделиной, когда они бодрствовали, я сама хронически не высыпалась. В спальне было так тихо и покойно. Ровное дыхание Эммелины действовало на меня расслабляюще. А рядом с ней едва слышно дышал младенец. Я вслушивалась в умиротворяющую гармонию их дыхания и представила себе (к тому времени я завела привычку мысленно облекать в слова любые свои ощущения), как их дыхание проникает в меня и сливается с моим дыханием, словно мы трое – я, Эммелина и младенец – являемся одним целым. Убаюканная этой мыслью, я незаметно погрузилась в сон вслед за ними.

Что-то меня разбудило. Подобно кошке, я насторожилась еще до того, как открыла глаза. Я не пошевелилась, продолжая дышать ровно и наблюдая за Аделиной сквозь ресницы.

Она извлекла младенца из колыбели и направилась к выходу из спальни. Я могла бы остановить ее, подав голос. Но я этого не сделала. Будучи остановлена сейчас, она отложила бы исполнение своего плана, а я хотела выяснить, в чем этот план состоит, чтобы пресечь его раз и навсегда. Ребенок зашевелился у нее в руках, начиная просыпаться. Он привык только к рукам Эммелины, и его не могло обмануть никакое близнецовое сходство.

Я последовала за ней вниз по лестнице до библиотеки. Дверь последней она оставила приоткрытой, что позволило мне следить за ее действиями. Она положила ребенка на стол рядом со стопкой моих любимых книг, которые я постоянно перечитывала и потому не убирала на полки. Я видела, как младенец сучит ножками под одеялом, и слышала его приглушенное кряхтение. Он уже пробудился.

Аделина стояла на коленях перед камином. Она хватала куски угля из ящика и сложенные у стены поленья и запихивала все это в очаг. Она не умела правильно разводить огонь. В свое время Миссиз научила меня, как надо укладывать бумагу, щепки, поленья и уголь, чтобы огонь быстро разгорелся. До сей поры все попытки Аделины самостоятельно затопить камин оканчивались ничем.

Мало-помалу до меня доходила суть ее замысла.