костра.

Петр мог бы поджечь дом Каиафы, отчетливо представил, как бросает в окно жаркую головню. Но что с того? Пламя быстро затопчут. Узнику уже не помочь.

Иисус жил еще, сносил униженья и боль, хотел еще жить и видеть солнце, а для близких его наступил горький покой, как будто он уже умер. Так люди оправдывают свое равнодушие. Так кажется легче.

Рассвело. К костру подошла старая служанка подбросить дров. Внимательно сощурясь, поглядела она в лицо Петра:

- Ты друг того, которого сегодня судят? Кажется, тебя видали с ним.

- Нет, — ответил он, не пряча глаз. — Я не знаю этого человека.

Когда она ушла, один из сидевших у огня усмехнулся:

- Зачем лжешь. Ты был с ним.

- Я не был с тем человеком и не знаю его. Разве я должен поклясться перед тобою?

Костер сердито зашипел, прогорая. Новое утро начиналось насмешливым, режущим барабанные перепонки петушиным криком.

Как пришибленный зверь, метался предатель по околицам. Слабость и страх гнали Иуду прочь от людских поселений. Вчера он люто хохотал пред всеми, а теперь боялся собственной горбатой тени и отзвука своих шагов. Он не искал оправданий своего поступка, ибо их нет и быть не может.

Хотелось лечь и завыть по-звериному в серое, тягостное небо. Весь город побежал глядеть на казнь, для них это хорошая забава. Последний хрип умирающего встречает одобрительное гиканье толпы. А глаза у них пустые, точно ямы.

Внезапно Иуда понял, зачем он шел в этот дикий перелесок, и для чего взял с собою тонкую прочную бечеву. Он остановился под иссохшим мертвым деревом, коряво нависающим над тропкой, и принялся мастерить затяжную петлю.

Знал: смерть всех оправдывает, кто не смог оправдаться жизнью. Смерть милосердна.

Иуда очень боялся боли, любой телесной боли, потому заколоть себя мечом не мог. Надеялся, что в петле промучается недолго. Он зацепил веревку за высокую ветвь дикой высохшей смоковницы, неловко влез в отверстие петли и закачался над нехоженой тропой. У него сразу переломился шейный позвонок, хребет оказался хрупкий, как у рыбы; долго страдать было бы ему слишком большою честью.

Потемневший крест вонзался в небо над горой. Страшная гора, точно выжженная, никогда ни травинки здесь не пробьется, — проклятое место!

Рядом с другого креста скалился разбойник, еще живой. Хотя б скорей пришли добить.

Двое римских солдат сняли тело Иисуса с креста. Сейчас они за ним вернутся. Магдалина обняла его, точно живого, еще хранило тепло израненное тело. Она бережно закрыла светлые страдальческие глаза, стерла кровь с лица. Не верила смерти.

Глаза ее налились болью, но терпела, закусив губы: нет, ни палачи, ни равнодушные зеваки не будут ее слезы пить, ни единой слезинки не даст им. Плакать можно наедине.

Солдат стражи с грубым окриком оттолкнул ее.

- Отойди прочь, — крикнула Мария. — Что вы хотите сделать, куда нести его?

- Где ты видала, женщина, чтобы распятых преступников погребали, как порядочных иудеев? В ров, куда же еще. Там собаки и шакалы хорошо позаботятся о нем.

- Не смейте. Вы убили его, и будьте прокляты за это. А теперь, после смерти, дайте ему покой.

Другой солдат, моложе и наглей, пытался заломить ей руки. Молодая женщина вырвалась, как рысь. Жалела сильно, что нет у ней ножа.

- Уйдите прочь, твари, проклятые стервятники, уйдите. Я сама похороню его, как подобает.

- Существует приказ кесаря!

- Мне дела нет до вашего кесаря. Посмейте еще раз прикоснуться к Иисусу, и я голыми руками убью вас двоих, а потом и вашего кесаря. Пошли прочь.

- Ладно, шаныка[14], забирай его, — сплюнул сквозь зубы воин. — Власть свое дело сделала.

Когда Иоанн внес тело в низкую пещерку и рослые два римлянина из первосвященниковых людей подтащили каменную глыбу, чтобы закрыть вход, Магдалина рванулась. Не могла оставить его одного там в темноте, в холоде.

- Я останусь в могиле.

- Не юродствуй, — Иоанн оттащил ее, как упрямого ребенка, и вход в скальную пещеру закрыли, привалив огромным камнем. Слезы, горячие, как расплавленный воск, текли по лицу простоволосой женщины, падали на платье, на камень, на безучастную ржаво-красную землю.

- Родной, любовь сильнее смерти. Я отниму тебя у смерти. Ведь знаем тайну, пред которой бессильны все законы мира. Я тебя смерти не отдам.

Мария Магдалина очнулась, свет резанул по глазам. Она уснула ненадолго, обессиленная, на своем горьком посту.

Синел рассвет. Тяжелый камень был расколот, холодом обдало ее из пустой пещеры.

- Что ты ищешь живого среди мертвых.

В те далекие дни ангелы еще являлись людям. А может быть, не все они убиты и сейчас.

Мария обернулась. Иисус шел навстречу ей, она натолкнулась на светлый, почти безучастный его взгляд, исполненный неземного покоя. Он шел еще неверно, как слепой старик, холодный рассвет целовал запекшиеся раны. Он был живой, родной, почти такой, как прежде, только в посветлевших волосах Мария разглядела проседь.

- Здравствуй, — сказала женщина тихо, и в этот миг рванулось в небо огненное солнце, пропала ледяная тьма.

Мало-помалу глаза привыкли к темноте. Эта темнота укромной пещеры была живой, зрячей, но ни чуточки не злой. Она оберегала, защищала, лизалась в руки, как будто верная собака черной масти.

Симон по прозванью Кананит, восьмой ученик Христа, взял камень с острым краем и терпеливо стал высекать на неподатливой стене Новоафонской пещеры крест с расходящимися от него сияющими лучами солнца.

Иудеи прогнали его с позором. До сих пор при воспоминании об учиненной ими пустой собачьей сваре губы его кривила презрительная усмешка. Симон сказал им правду. «В вашем храме Бог не явился мне. Слишком много торга, суеты, своекорыстия, толкаетесь локтями за клочок места у алтаря, как будто не церковь, а базар. Где очень людно, там трудно появиться ангелу».

Он прошел пеший тысячи верст, сбился со счету, сколько раз восходило и заходило над ним вечное солнце.

На много дней оказался Симон один в зыбучих песках, видя только тень свою, дрожащую в желтом мареве, и свой неясный след, тотчас подернутый песком. Нечаянно он потревожил большую гибкую змею, пустынницу, не терпевшую в своих владениях чужих. Она бесшумно скользнула к Симону, он успел увидеть треугольную холодную голову с трепещущим раздвоенным языком, блестящие, как оникс, змеиные глаза. Изящная тварь почти безбольно коснулась щиколотки человека и ртутным ручейком утекла в пески.

С час еще апостол шел, как будто невредимый, потом нога опухла, и стало тяжело ступать. Кананит лег наземь, устало смежил раскаленные веки. Даже на молитву не оставалось сил.

- Вставай, — услышал строгий и бесконечно добрый голос, который не спутал бы ни с чьим другим на свете. — Перед тобой целебная травинка, приложи к ране. Еще не пришло твое время.

Симон сорвал неказистый стебелек с тонким узором листочков, проблескивающих на знойном солнце, хрупкую травку, Божьим велением проросшую в слепых песках. (Через несколько веков славянские знахари назовут эту былинку змеевицей, змеёвкой, ибо она заживляет укус змеи, убивает яд в крови).

К вечеру не осталось у него и рубца от ранки.

Когда же Симон достиг Новоафонских гор, постиг мечту и цель своих исканий. Заложить новое