— Ты же знаешь правила. — Он повернулся ко мне: — Мистер, я же сказал вам по телефону, что справок о клиентах мы не даем. Приходите сюда в десять часов, когда откроется справочное.
— А то возвращайтесь к восьми, доктор Бернстайн уже будет здесь, — добавила его жена.
— Помолчала бы ты, Ненси. Если хочет навести справки, пусть идет к директору. Будто у Бернстайна других дел нет, как отвечать на вопросы. К тому же она не клиентка Бернстайна.
— Хенк, не лезь в бутылку. Буквоед ты, как есть буквоед. Если он торопится повидать ее, ему надо быть к десяти в Броули. — Она ободряюще улыбнулась мне: — Приходите лучше к восьми. Мы с мужем действительно не можем вам ничего такого сказать.
— А что насчет Броули? Она что, поехала в Броули?
Может, если б рядом не было мужа, она сказала бы больше. Она замялась, перехватив его строгий взгляд.
— Зайдите к доктору Бернстайну. Если вы не завтракали, тут поблизости есть воистину чудесное местечко.
Я зашел в это «воистину чудесное местечко», перекусил и купил в автоматах тюбик крема «Брадобрей» и свежую рубашку. Зайдя в туалет, сменил рубашку, выбросив старую, и с помощью крема удалил выросшую за ночь щетину. Когда я вернулся в храм, то выглядел уже вполне прилично.
Похоже, Ларриган успел шепнуть обо мне доктору Бернстайну. Доктор был молод — видно, проходил при храме ординаторскую практику. Со мной он говорил довольно жестко.
— Мистер Дейвис, вы заявили, что сами были «сонником». Вы должны, естественно, знать, что есть преступники, которые, пользуясь доверчивостью и неприспособленностью только что «воскресших» к новым условиям, обманывают и обирают их. Обычно «воскресшие» чувствуют себя неуютно и одиноко в незнакомом им мире и порой немного напуганы. Большинство из них, обладая значительным состоянием, становятся легкой добычей для мошенников.
— Но все, что я хочу узнать, — куда она уехала! Я ее двоюродный брат. И я лег в холодный сон раньше ее и не знал, что она тоже собирается лечь!
— Вот и преступники, как правило, заявляют, что они родственники. — Он пристально взглянул на меня: — Я не мог вас видеть прежде?
— Сильно сомневаюсь. Разве что сталкивались на улице. — Всем всегда кажется, что они видели меня раньше. Лицо у меня принадлежит к одному из «двенадцати стандартных типов»; в нем нет ничего примечательного. — Доктор, почему бы вам не позвонить насчет меня доктору Альбрехту в Сотелльский храм и все выяснить?
Он оставался непреклонным.
— Вам надо прийти еще раз и повидать директора. Может, он и позвонит в Сотелльский храм… или в полицию — куда найдет нужным.
С тем я и ушел. Потом я, наверно, совершил ошибку. Вместо того чтобы вернуться и, вполне возможно, получить у директора точные сведения (заручившись помощью доктора Альбрехта), я схватил скоростное такси и помчался прямо в Броули.
Там у меня ушло три дня, чтобы обнаружить след Рикки. Да, действительно, и Рикки, и ее бабушка жили там — выяснил я это быстро. Но бабушка умерла двадцать лет назад, а Рикки легла в холодный сон. В Броули всего каких-то сто тысяч населения — не то что в семимиллионном Большом Лос-Анджелесе, так что найти архивы двадцатилетней давности было не сложно. Гораздо труднее оказалось обнаружить след недельной давности.
Мне удалось выяснить, что Рикки кто-то сопровождал, я же до сих пор искал следы женщины, путешествовавшей в одиночку. Когда я узнал, что сопровождал ее мужчина, то первой мыслью было: она попала в руки одного из бандитов, о которых мне рассказывал доктор Бернстайн. Тут я с удвоенной энергией продолжил поиски. Но взял ложный след, и тот привел меня в Кейликсико; тогда я вернулся в Броули, начал все с начала и проследил их путь до Юмы. В Юме я прекратил преследование, так как узнал, что Рикки вышла замуж. А то, что я увидел в книге регистраций браков в мэрии, настолько меня потрясло… что я все бросил и ринулся в порт. Там, перед тем как отплыть скоростным кораблем в Денвер, я дал телеграмму Чаку с просьбой выгрести все из моего стола в конторе и переправить мне на квартиру.
В Денвере я задержался ровно столько, сколько потребовалось на посещение магазина, поставлявшего все необходимое для зубоврачебных кабинетов. Я не был в Денвере с тех пор, как он стал столицей, — после Шестинедельной войны мы с Майлзом поехали прямо в Калифорнию.
Теперь город меня потряс, я даже не мог отыскать Колфакс авеню. Все объекты, имевшие хоть малейшее значение для правительства, были, как я понял, упрятаны вглубь Скалистых гор. Но и незначительных объектов на поверхности, судя по всему, имелось превеликое множество — народу здесь было не меньше, чем в Большом Лос-Анджелесе.
В магазине я купил десять килограммов золотой проволоки, изотоп 197. Я заплатил восемьдесят шесть долларов десять центов за килограмм, что, несомненно, дороговато, так как килограмм технического золота стоил долларов семьдесят. Эта покупка нанесла ощутимый удар по моим сбережениям — а у меня всего-то и было 1000 долларов. Но техническое золото поступало либо с примесями, не встречавшимися в природе, либо — в зависимости от дальнейшего применения — содержавшее изотопы 196 или 198. Мне же нужно было чистое золото, неотличимое от золота, добытого из руды; а то, от которого штаны могли загореться, — мне ни к чему.
Когда я схватил изрядную дозу в Сандиа, то хорошо понял — с радиацией шутки плохи.
Я обмотал золотую проволоку вокруг талии и отправился в Боулдер. Около десяти килограммов весит хорошо набитая сумка для поездки на выходные за город, а такого же веса слиток золота занял бы места не больше, чем литровая бутылка молока. Но золотая проволока — не то что золото в слитке: носить такой «поясок» я бы никому не советовал. Правда, тащить с собой слитки еще более неудобно, а так золото всегда было при мне.
Доктор Твишел все еще жил в Боулдере, хотя уже не работал, — он был заслуженный профессор в отставке и большую часть времени проводил в баре при факультетском клубе. Чужих туда не пускали, и я потратил четыре дня, пока поймал его в другом баре. И оказалось, что он не прочь выпить на дармовщинку.
Это был персонаж в духе классических древнегреческих трагедий: великий человек — больше чем великий, — превратившийся в старую развалину. Он мог бы по праву стоять в одном ряду с Эйнштейном, Бором и Ньютоном, а на самом же деле только несколько ученых — специалистов в области теории поля — по-настоящему оценили достоинство его научных трудов. А теперь, когда я с ним встретился, его блестящий ум притупился с годами, был отравлен ядом разочарования, затуманен алкоголем. Сходное чувство испытываешь, когда видишь руины некогда величественного храма: обрушившаяся внутрь кровля, половина колонн повалена, все заросло диким виноградом.
Тем не менее башка и теперь у него варила получше, чем у меня в молодости. Уж я-то смогу оценить по достоинству настоящего гения — если встречу такого.
Когда я впервые подошел к столику, за которым сидел Твишел, он поднял голову, взглянул прямо на меня и сказал:
— Опять вы!
— Извините?
— Разве вы не учились у меня?
— Да нет, сэр. Никогда не имел чести. — Обычно, когда кто-то говорит, что встречал меня раньше, я отрицаю, и довольно грубо. Тут я решил воспользоваться, если получится, удобным поводом для знакомства. — Вы, наверно, приняли меня за моего двоюродного брата, профессор. Он поступил в 1986 году и одно время учился у вас.
— Возможно. По какому предмету он специализировался?
— Ему пришлось бросить занятия, сэр, диплома он так и не получил. Но он был вашим поклонником. И при каждом удобном случае упоминает, что учился у вас.
Стоит похвалить ребенка — и вы наверняка подружитесь с матерью; вот и доктор Твишел после моих слов предложил мне присесть и даже позволил заказать для него выпивку. Четыре дня не прошли даром: до того, как мне удалось завязать с ним знакомство, я собрал о нем кое-какие сведения в университетской библиотеке. Теперь я знал, какие он написал работы, куда их представлял, каких степеней и почетных
