XX. «Верно, певец, ты порою свои недопетые песни…»

Верно, певец, ты порою свои недопетые песни Сызнова хочешь начать, с думою грустной о них? Правда, не спеты они; но в душе не звучали ль живые? Те пожалей, что могли б, но не запели в тебе. Лучше ж – и их позабудь ты, счастливый душою певучей: Жалок один лишь удел – душ от рожденья немых.

XXI. «Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью…»

Радуюсь я, в незнакомке узнав подругу-шалунью, Странный надевшую плащ, чтоб озадачить меня. Счастлив я милой моей любоваться, привычно-прекрасной, Если предстанет она, новой одеждой блестя.

XXII. «Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойко…»

Нынче на старый балкон прилетел воробей – и бойко Прыгал, чирикал, смельчак, словно приучен давно Крошки клевать на полу, получая с ними и ласки; Мне поневоле тогда вспомнился тотчас Катулл. Вижу я: в трепетных пятнах и легкого света, и теплых Тихих зыбучих теней, брошенных сетью плюща, – Прыгнул воробушек раз, и другой, и вспорхнул – но куда же? Птичкой порхнула мечта, резвая, следом за ним: Вот, над перилами, листья, и нежная белая ручка, Юная грудь, и плечо девушки милой… Увы! Тщетно желал ты, бедняжка, коснуться остреньким клювом Девичьих нежных перстов… Лесбии не было здесь!

XXIII. «Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться…»

Л. Верховской Слушай, художница. Нынче опять я ходил любоваться Месяцем, рдяным опять. Той же дорогою шел – Всё мимо ели, любимой тобой. Ты ее собиралась Верной бумаге предать яркою кистью своей. Ею ты днем восхитилась. Она и правда прекрасна Мощной и свежей красой, ветви раскинув, стройна, Темные — в ясной лазури; под ними – в солнечном свете – Нивы ковром золотым, пышным далеко блестят; Далее – зеленью мягко луга светлеют; за ними Темной полоскою лес небо, зубчатый, облег; Выше, в живой синеве, ее обняв и лаская, Взорам приятна опять темных ветвей бахрома, Близких, обильно-лохматых, широкими лапами низко, Низко свисающих к нам – рамой живой. Но смотри: Космы разлапых ветвей уж почти почернели на небе Синем глубоко; меж них звезды, мигая, горят – Крупные первые звезды – и, странно рдея без блеска, Месяц проглянул внизу пятнами света в махрах Хвои, не то – клочковатой разметанной шкуры; под нею – В небе без отблеска – глянь: гроздь играющих звезд; В их переменчивом свете, едва уловимом, но нежном, Легкой подернуты мглой нивы, и травы, и лес; Влажный чуть зыблется воздух, прохладными нежа струями, И тишина, тишина… Но – ты не слышишь меня? Ах, понапрасну речами художнице я о прекрасном Думал поведать: могу ль живописать, как она? Может, заране за дерзость мою я наказан: замедлив, Месяц увидеть с горы лишний разок – опоздал.

XXIV. «Ночь и дождь за окном, и я у двери оставил…»

Ночь и дождь за окном, и я у двери оставил Мокрую обувь и плащ; спички нашарил впотьмах, Лампу скорей засветил – и узор занавески знакомый, Полузакрывшей окно, выступил ярко на свет; Мухи вокруг зажужжали, и дождь за окошком лепечет; Я же невинно пишу в старой тетради моей И о шумящем дожде, и о мухах жужжащих – и разве Так уж блажен мой покой, чтоб о дожде мне грустить?
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату