— В другое место, — говорил он, — эти господа вряд ли пойдут.
Согласившись и на это, я потребовал, однако, у Покровского, чтобы он гарантировал личную неприкосновенность всех членов Рады, которые придут на совещание.
Покровский заверил меня своим честным словом, что он гарантирует полную безопасность участникам совещания.
Разговор этот происходил 5 ноября в 4 часа дня. Совещание было назначено в тот же день, в семь часов вечера. В присутствии Покровского я написал председателю Краевой Рады Ивану Макаренко записку о том, что прошу представителей оппозиции ко мне на совещание. Для того чтобы это не бросилось в глазаг я пригласил и лидеров поддерживавшей меня группы. Все они обещали прийти, предупредив, что немного опоздают.
Но не было еще семи часов, когда я, сидя у себя в кабинете, услышал, что по лестнице поднимается большая группа лиц. Меня это заинтересовало, и я послал узнать, в чем дело. Оказывается, это пришел генерал Покровский и с ним человек семь-восемь офицеров. Я тогда пригласил Покровского в кабинет к себе и спросил его:
— Что же все это означает?
В ответ на мой вопрос Покровский довольно развязно заявил, что он решил при выходе, с совещания арестовать «всех этих господ».
— Но ведь вы дали мне обещание не делать этого. Осуществление вашего проекта я считаю совершенно недопустимым…
— Вы здесь ни при чем, — возразил Покровский. — Арестовывать буду я, а не вы. Я отвечаю за свои поступки. Я дал слово, а теперь беру его обратно. Мною уже отдан соответствующий приказ гвардейскому дивизиону окружить этот дом.
Тогда я заявил Покровскому, что не допущу ареста и что совещание у меня не состоится, так как предателем я не был и не буду…
После разговора со мною Покровский согласился отпустить офицеров и дал слово, что отменит все свои распоряжения.
Однако я все же принял меры предосторожности, немедленно вышел в соседнюю комнату и протелефонировал Ивану Макаренко, что сам приду в Раду и что назначенное совещание отменяется.
Предупреждение, как оказалось, было сделано своевременно.
После этого Покровский снова пришел ко мне в кабинет и сообщил список лиц, которых он считает необходимым арестовать. В списке было человек тридцать.
На мое возражение, что это совершенно недопустимо, Покровский ответил, что он готов ограничиться и меньшим числом; при этом он высказался в том смысле, что хорошо было бы, если бы подлежащие аресту разбежались. Последнее указание я пропустил мимо ушей, так как, уж конечно, я не мог делать такого предложения своим политическим противникам.
После долгих переговоров Покровский остановился на шести лицах, подлежащих аресту. Такими лицами были: Петр и Иван Макаренко, Манжула, Воропинов, Роговец и Безкровный. Об этом он сообщил мне официально, как о своем ультимативном требовании, в случае неисполнения которого он прибегнет к силе оружия. Его ультимативное письмо начиналось по общей форме словами: «Милостивый государь».
Об этом ультиматуме я доложил в заседании Рады на словах, потом прочел письмо. Выход из создавшегося положения я видел в немедленной посылке делегации от Рады к Деникину.
В раскаленной атмосфере выступил после моего доклада с речью Иван Макаренко.
Здесь нужно сказать, что Макаренко и его единомышленники пришли, по-видимому, к выводу, что настало время действовать в открытую и действовать решительно. Макаренко приказал своим «гайдамакам» (отряду для охраны Рады, составленному из уклонившихся от фронта казаков Темхинского и Екатеринодарского отделов) окружить здание Рады (Екатеринодарский зимний городской театр), поставил сотню гайдамаков за кулисами и часовых у всех входов и выходов. Решено было не более не менее как захватить власть и арестовать атамана.
Выступив на эстраду, Макаренко заявил:
— Атаман, по-видимому, рекомендует нам подчиниться такому решению; из этого совета видно, что атамана у нас нет. Поэтому я предлагаю передать власть президиуму Краевой Рады…
На мои протесты, что я такого заявления не делал, и на мои требования дать мне слово Макаренко заявил:
— Я не могу предоставить вам слова как атаману, потому что у нас атамана нет. Это видно и из того, что генерал Покровский обращается к атаману не как к атаману, а как к «милостивому государю».
Члены Рады реагировали на все это неожиданным для Ивана Макаренко образом. В зале послышались возгласы:
— У нас есть атаман… Нужно сменить председателя…
В хаотической, бурной обстановке было предложено поставить вопрос о доверии атаману и председателю Краевой Рады. Был объявлен перерыв, после которого Иван Макаренко вышел и покаянным голосом заявил, что он сознает свою ошибку и что, считая дальнейшее пребывание на посту председателя для себя невозможным, просит отпустить его на свободу.
Рада ответила на эти покаянные речи гробовым молчанием. И когда был поставлен вопрос о доверии атаману, Рада большинством всех против одного вотировала мне свое доверие.
На этом заседание закончилось. Уходя, я обещал членам Рады переговорить о мирной ликвидации инцидента с Деникиным и Романовским.
6 утром ко мне на квартиру явились внесенные в список шесть человек, в том числе и Кулабухов. Список, как выяснилось, был уже увеличен Покровским еще на десять человек. Все эти лица были арестованы.
Я тогда написал и послал Деникину телеграмму, в которой сообщал, что мною посылается ему делегация, которую настойчиво прошу выслушать.
Эта телеграмма не была послана. Ее возвратил мне генерал Покровский и при этом сообщил, что согласно его распоряжению на провода принимаются только телеграммы, посланные с его ведома.
— Послана эта телеграмма или нет? — спросил я у Покровского.
— Кажется, послана, — ответил он.
В действительности же телеграмма была задержана. Кулабухов тем временем был приговорен к смертной казни.
Вечером я отправился на прямой провод, соединился с помощником Главнокомандующего генералом Романовским и обратился к нему «от себя и всех кубанских казаков» с просьбой «во имя заслуг казачества, жертв, понесенных ими, во имя моря пролитой казачьей крови» принять меры к тому, чтобы этот приговор не был приведен в исполнение. Кроме того, я просил принять делегацию, которая сейчас выезжает по этому же вопросу.
Романовский ответил мне, что доложит Деникину о моем ходатайстве по поводу смягчения участи Кулабухова. Однако он сомневается в успехе этого ходатайства.
— Что же касается делегации, — закончил Романовский, — то я желал бы узнать об этом мнение Покровского.
Покровский был на станции. Я попросил его подтвердить, что он ничего против посылки делегации не имеет, что он и сделал.
— Ответ будет дан по телеграфу, — заявил в заключение Романовский.
Но ответа я не получил. В ночь на 7 ноября мне прислали телеграмму, адресованную на имя Покровского, в которой говорилось о том, что «Главнокомандующий просьбу Войскового атамана отклонил».
Какую просьбу — неизвестно.
Это было в пять часов утра. Утром мне было доложено, что Кулабухов уже повешен. Оказывается, что Покровский приказал привести в исполнение приговор военно-полевого суда, как только получил эту телеграмму.
Должен добавить ко всему этому, что Покровский дал мне слово, что без ведома Деникина и утверждения приговора он Кулабухова не повесит. Ввиду этого я заявил в Раде о том, что не сомневаюсь, что наша делегация, посланная к Деникину, сумеет добиться отмены этого приговора. Оказалось, однако,
