соседних сел Ново-Михайловского и Кубанского.

Никитенко называли комиссаром всего района, и популярность его росла.

По просьбе управляющего свеклосахарным заводом графа Воронцова-Дашкова и землевладельца Меснянкина на станции Гулькевичи была поставлена полусотня Черкесского полка для охраны от начавшихся грабежей и насилий. Но вскоре мне донесли, что по распоряжению Никитенко горцы обезоружены, а некоторые из них арестованы, ружья и патроны розданы жителям поселка Гулькевичи.

Такую дерзость нельзя было оставить безнаказанной. Я приказал командиру Черкесского полка Султану Келеч-Гирею, блестящему боевому полковнику, пользующемуся любовью и уважением горцев, собрать расположенных по аулам всадников и лично отправиться на Гулькевичи, где прежде всего арестовать Никитенко и препроводить его в екатеринодарскую тюрьму, а затем установить порядок и отобрать все оружие у местных жителей.

На случай, если имеющихся у Султан Шахим-Гирея сил окажется недостаточно и для того, чтобы не дать повода к разговорам о том, что русское население усмиряется мусульманами, я телеграммой предписал атаману Лабинского отдела полковнику Ткачеву оказать содействие Султану Шахим-Гирею и прибыть ко времени и месту, указанным последним, лично с казаками.

Рекомендовалось действовать быстро, без огласки, а для скорости доставления Никитенко в Екатеринодар Султан Шахим-Гирею был дан вполне исправный автомобиль.

Задача была очень проста и легко выполнима. К удивлению моему, через несколько дней я получил со станции Гулькевичи от полковника Султана Шахим-Гирея телеграмму, в которой он доносил, что оружие возвращено, порядок восстановлен, но Никитенко не арестован по причинам, о которых он и атаман доложат мне особо. Из личного доклада возвратившегося Султана Шахим-Гирея и рапорта полковника Ткачева выяснилось следующее:

Неожиданное появление в Гулькевичах отряда горцев озадачило население поселка и самого Никитенко, жители быстро, не ожидая особых распоряжений, снесли отобранное у горцев оружие и изъявили полную покорность. Никитенко почтительно уверял Султана Шахим-Гирея в своей лояльности.

Когда же к поселку стали приближаться все же вызванные Султаном казаки с атаманом отдела (для чего это сделано Султаном, точно он объяснить не мог), то Никитенко во главе с толпой своих сторонников с хоругвями и хлебом-солью пошел им навстречу и приветствовал с прибытием братьев-казаков.

Среди пластунов 18-го батальона были распропагандированные казаки. Из строя послышались выкрики: «Где же здесь большевики? Каких преступников мы пришли арестовывать?»

Полковники Ткачев и Султан Шахим-Гирей не нашли удобным забрать Никитенко, и он остался на свободе.

Повторилось явление, очень часто мною наблюдаемое, характерное для пережитого нами времени. Оказывается, что многие люди, способные на проявление высокого героизма и храбрости, в то же время способны легко впасть и в слабость, и в нерешительность. Для многих легче совершить самый рискованный подвиг, чем длительно, спокойно, умно и решительно действовать.

Вся история борьбы белых с большевиками переплетена случаями невероятного, сверхчеловеческого героизма, с явлениями малообъяснимой нерешительности, малодушия и даже предательства.

За свою нерешительность оба весьма доблестные полковники Ткачев и Султан Шахим-Гирей расплатились жестокой ценой.

Популярность и силы Никитенко росли не по дням, а по часам, и он уже имел своих агентов во всем железнодорожном районе Кавказская — Армавир. Через весьма непродолжительное после описанных событий время полковник Ткачев был схвачен большевиками в станице Григорополисской и препровожден на станцию Гулькевичи к Никитенко.

После двух месяцев невероятного издевательства и мучений Ткачев был убит в одном из подвалов армавирской чрезвычайки.

Полковник Султан Шахим-Гирей, окончательно «потерявший сердце», за несколько дней до выхода Кубанской армии в Ледяной поход, вместе с предводителем дворянства Ставропольской губернии и Кубанской области, потомком известнейшей черноморской фамилии — Сергеем Павловичем Бурсаком; георгиевским кавалером, полковником Маркозовым и присяжным поверенным В.В. Канатовым, подобно Бардижам, выехали инкогнито из г. Екатеринодара в горы. На ночлеге в одном из глухих хуторов, возле ст. Ключевой, они были арестованы большевиками Никитенко и по дороге в станицу Бакинскую зверски замучены. Родным погибших не удалось даже отыскать их тела для погребения. Четыре блестящих молодых представителей кубанского края, полных здоровья и сил, редких стрелков, спортсменов, лишили Кубанскую армию столь необходимых ей руководителей и бесславно погибли в поисках личного спасения.

Окрыленный своими успехами, Никитенко продолжал развивать свою деятельность, и говорили, что он выехал в г. Тифлис, чтобы привести оттуда на Кубань 39-ю пехотную дивизию.

Слухи о готовящемся расквартировании 39-й пехотной дивизии на Кубани начали усиленно циркулировать в Екатеринодаре. Главнокомандующему Пржевальскому было написано, а затем через особого командированного офицера, войскового старшину Проскурина, сообщено о тяжелом положении Кубанского края и о нежелательности появления на Кубани не только 39-й пехотной дивизии, но и вообще каких-либо армейских частей.

Генерал Пржевальский меня уведомил, что он отлично усваивает себе трудность нашего положения, но, к сожалению, не может помешать совершенно вышедшей из повиновения 39-й пехотной дивизии двинуться на Северный Кавказ, где по решению общеармейской организации, функционирующей в Тифлисе, ей определено расположиться в районе станицы Торговой Ставропольской губернии.

Генерал Пржевальский в то же время сообщил, что для того, чтобы предотвратить возможность остановки дивизии на Кубани и для того, чтобы в случае надобности мы могли обезоруживать двигающуюся поэшелонно дивизию, он в первую очередь погрузит эшелоны казачьих частей, которые он рекомендовал расположить на узловых станциях: Невинномысской, Армавир, Кавказской и Тихорецкой и, образовав таким образом коридор из верных частей, пропустить через него мятежную дивизию.

Совет был прост и легко выполним, но остановка была за «верными» частями. Мы с нетерпением стали их ожидать.

Первой прибыла на Кубань из Финляндии 5-я казачья дивизия. Начальник этой дивизии, генерального штаба генерал-майор Константин Константинович Чёрный, находившийся в отпуску в Екатеринодаре, был поставлен во главе командования всеми Кубанскими частями ^{33}.

Генерал Черный не ручался за верность своей дивизии, и ее решено было немедленно распустить по домам.

По-видимому, мы хорошо сделали, так как скоро стало известно содержание привезенного дивизией постановления казаков, в котором говорилось, что они отпущены советским правительством на Кубань, чтобы разогнать создавшееся там контрреволюционное правительство.

Штаб дивизии, комплектовавшийся казаками Таманского отдела, расположился в станице Крымской, в узле железных дорог — Владикавказской и Черноморско-Кубанской. Вскоре эта станица стала центром большевиствующих таманцев и впоследствии много мешала нашей борьбе с Новороссийском.

Не лучше обстояло дело и с другими частями. Командиры прибывающих полков из Закавказья один за другим сконфуженно и грустно докладывали, что люди выходят из повиновения, открыто заявляют, что драться с братьями-солдатами, которые делили с казаками тяготу службы в окопах, не будут, и требовали роспуска по домам.

Попытки уговаривания не приводили ни к чему. В ответ на указания делегатов от правительства на опасность самому бытию казачества, имуществу и благосостоянию казаков стереотипно говорилось: «Мы в станицы берем свое оружие и сумеем защитить свое добро. Не нужно только натравливать казаков на солдат; это все затеи панов и офицеров».

Решено было для отрезвления фронтовиков отправить их в станицы, где царило здоровое, сочувствующее правительству настроение. Надеялись, что под влиянием почтенных стариков-отцов, под влиянием родной обстановки у казаков проснется благоразумие и любовь к станице, ко всему казачьему.

Расчеты эти оправдывались медленно, и пока что правительство по-прежнему оставалось только с одним гвардейским дивизионом.