созданный в моем воображении, словно перечеркнуло жестокое преступление, тень которого теперь лежала на мне, невинной дочери, — мое вечное наследие греха.

Однако постепенно чувство дочерней преданности начало брать верх над всеми прочими соображениями. Что бы он ни сделал, какое бы имя ни носил — Глайвер, Горст или любое другое, — он все равно оставался моим отцом, незаурядным человеком, описанным в мемуарах мистера Лазаря и матушкином дневнике, о чьем сильном характере я составила столь живое представление из рассказов этих двоих, близко его знавших. Да, он совершил ужасный, непростительный поступок, но если бы сейчас он вошел в комнату — отвернулась бы я от него с отвращением или бросилась бы к нему в объятия?

В конце концов, после долгих, мучительных раздумий, сопровождавшихся обильными слезами, я пришла к хрупкому компромиссу с совестью и вновь обратилась мыслями к настоящему.

Теперь я знала, что я должна сделать для восстановления наследственных прав, несправедливо отнятых у моего отца. Мистер Персей никогда не сочтет меня подходящей партией при нынешнем моем положении. Он полагает, что я недостаточно хороша и для его брата — так неужто же он решит, что я достойна стать женой следующего лорда Тансора? Как теперь выяснилось, мы с ним состоим в дальнем родстве, но пока у меня нет доказательств, подтверждающих мою подлинную личность, и, возможно, никогда не появится. Для мистера Персея я по-прежнему останусь Эсперанцей Горст, бывшей горничной его матери.

Однако поставленная передо мной задача не обескураживает меня, хотя и кажется невыполнимой. На самом деле, поразмыслив над словами мадам, я вдруг испытываю странное, радостное воодушевление. В мистере Персее много качеств, вызывающих у меня неприязнь, даже презрение, но гораздо больше свойств привлекательных. Я не раз замечала в нем черты — мимолетные, но мучительно притягательные — совсем другого Персея Дюпора и потому пришла к заключению, что он постоянно подавляет свою истинную натуру. Он представляется мне подобием скованного льдом океана — холодного и невыразительного на поверхности, но кипящего незримой жизнью в глубине. Такое впечатление, будто он не может допустить, чтобы в нем видели кого-то другого, помимо гордого, несгибаемого наследника Дюпоров, обязанного оправдать все возложенные на него ожидания и однажды посвятить себя — по примеру грозного родственника своей матери, двадцать пятого барона, — делу сохранения и упрочения многовековой репутации семейства Дюпоров, одного из влиятельнейших в стране. На нем лежит огромная ответственность, и очевидно, что он ясно сознает это.

Я впервые начинаю видеть положительную сторону в его гордыне, эгоцентричности и неколебимой преданности интересам, стоящим выше личных. Что же касается моих собственных чувств, скажу лишь, что перспектива выйти замуж за мистера Персея (если вдруг каким-то чудом такое случится) мне далеко, очень далеко не неприятна.

Наконец я падаю на кровать и тотчас погружаюсь в глубокий сон. Спустя час я пробуждаюсь, на удивление спокойная душой и умом, исполненная новой решимости.

Я выполню свой долг перед отцом, перед мадам, перед старинным семейством, которое теперь мне следует называть родным, перед грядущими моими потомками — и я сделаю это с радостным сердцем, поскольку награда за труды поистине велика. Я встаю с постели, уставшая телом, но воспрянувшая духом, и клянусь себе невинной душой Амели Веррон, самой своей любимой и верной подруги.

Я не отступлю. Я буду идти к цели, покуда силы не оставят меня — даром что надежда на успех мала. Ибо я услышала призыв отца из мира иного. Пускай он убийца, но я не подведу его.

— Подобно пророку, — торжественно промолвил мистер Монтегю Роксолл, — мы стоим среди поля, полного костей.^{14} Наш долг — облечь сии останки жилами и плотью правды и снова вдохнуть в них жизнь, дабы восстановить наконец справедливость.

Мы трое — мистер Роксолл, я и молодой человек примечательной наружности — сидели в тесной, заваленной бумагами гостиной Норт-Лоджа, едва не касаясь друг друга коленями, и пили чай.

Молодой человек был отрекомендован мне как инспектор Альфред Т. Галли из сыскного отдела лондонской полиции — именно о нем упоминал мистер Вайс в разговоре с леди Тансор, недавно мной подслушанном, и именно он возглавлял следствие по делу об убийстве миссис Барбарины Краус. Ничего удивительного, что миледи встревожило его появление.

Четвертой в комнате присутствовала миссис Галли — миниатюрная, опрятно одетая молодая женщина со сдержанными, но непринужденными манерами; она сидела поодаль от нас у камина, читая сборник эссе мистера Мэтью Арнольда и изредка с нежностью поглядывая на мужа.

Последний, как я уже отметила, являл собой личность в высшей степени незаурядную, и внешне, и внутренне. Позже в своем Секретном дневнике я описала инспектора следующим образом:

Обменявшись предварительными любезностями, мы устроились поудобнее на трех шатких стульях с овальными спинками перед эркерным окном, выходящим на запад, на Олдстокскую дорогу. Мистер Роксолл звякнул в медный колокольчик, и почти сразу миссис Уопшот, его кухарка и домработница, принесла поднос с чаем и свежеиспеченным коричным кексом.

— Как вы поживаете, мисс Горст? — спросил хозяин дома, передавая мне кусочек кекса.

— Прекрасно, сэр. Мне очень нравится моя новая должность.

— Мисс Горст недавно получила повышение. Теперь она компаньонка миледи, — пояснил мистер Роксолл сыщику, молча кивнувшему в ответ с таким видом, словно он уже знает.

— Полагаю, обязанности компаньонки сильно отличаются от обязанностей горничной, — заметил мистер Роксолл после небольшой паузы, — и дают много возможностей для наблюдения за характером и привычками работодательницы. Человеческая природа интереснейший предмет исследований — вы не находите, мисс Горст?

— О, человеческая природа! — воскликнул мистер Галли, прежде чем я успела ответить. — Бескрайнее поле, на котором мы с вами, мистер Роксолл, постоянно трудимся!

Он достал грязноватый носовой платок и шумно высморкался, потом покачал головой и страдальчески вздохнул.

— Вероятно, вы не знаете, мисс Горст, — вновь заговорил мистер Роксолл, — но мой молодой друг уже слывет одним из лучших сотрудников Лондонской сыскной полиции, хотя и родился в Истоне — собственно, его отец много лет служил здесь полицейским инспектором. В ходе моего последнего громкого процесса мне посчастливилось извлечь пользу из выдающихся талантов моего молодого друга. С тех пор мы стали, если так можно выразиться, братьями по оружию.

— Вы очень любезны, мистер Роксолл, очень любезны, — сказал сыщик, явно польщенный