будто какое-то облако внезапно окутало мою душу, неясное предчувствие томило меня, и какой-то демон, казалось, нашептывал мне: «Это не так!» Всадник, безусловно, переплыл реку. А ну-ка, проверим!

Мы подъехали к реке и убедились в справедливости нашего предположения: след действительно выходил из самой воды. Значит, всадник переплыл реку. Мы сделали то же самое и на другом берегу снова увидели следы черного коня.

Не останавливаясь, я поехал по следу. Галлахер и Джек не отставали от меня. Ирландец был очень удивлен моей настойчивостью. Но я не в силах был даже отвечать на его расспросы. Мрачное предчувствие с каждой минутой все сильнее томило меня. Сердце так и трепетало в груди, сжимаясь от боли.

След привел нас к небольшой поляне в роще магнолий. Дальше ехать было незачем: мы оказались у цели. Я машинально взглянул на землю и замер в седле. Мрачное предчувствие исчезло, но зато появились еще более мрачные мысли. На всей поляне виднелись следы лошадиных копыт, как будто здесь была стоянка. Большие следы принадлежали черному коню. Но рядом виднелись другие, поменьше. Это были легкие следы подков маленького пони.

— Господи! Масса Джордж! — пробормотал Джек, опередив Галлахера и впившись взглядом в землю. — Взгляните, ведь это следы маленькой Белой Лисички. Мисс Виргиния была здесь! В этом нет никакого сомнения!

Мне стало нехорошо, и я чуть не свалился с седла. Но необходимость скрыть свои чувства заставила меня держать себя в руках. Иногда появляется подозрение, которое неохотно выскажешь даже лучшему другу. Именно так было со мной, если это вообще можно назвать «подозрением». К несчастью, оно уже почти перешло в уверенность.

Я понял, что не столько следы на земле, сколько мое поведение заинтересовало Галлахера. Он заметил, с каким волнением я отыскивал след. Он не мог не заметить этого волнения. И теперь, выехав на поляну, он увидел, как я побледнел и как дрожали мои губы от непонятного ему смятения.

— Что с тобой, Джордж, мой мальчик? Ты полагаешь, что индеец замышляет какую-то подлость? Ты думаешь, что он приехал на твою плантацию шпионить?

Этот вопрос помог мне найти ответ, который, как я полагал, был довольно далек от истины.

— Весьма возможно, — ответил я, стараясь не выдать своего смущения. — Вероятно, шпион-индеец вступил в сношения с кем-нибудь из негров. Это следы одного из пони с нашей плантации… Очевидно, негры ездили сюда и встречались с индейцем, но для какой цели, сказать трудно…

— Нет, масса Джордж, — вмешался мой черный оруженосец,

— у нас никто не ездит на Белой Лисичке, кроме…

— Джек, — резко перебил я его, — мчись домой и скажи, что мы сейчас будем. Скорее, мой милый!

Приказ был отдан так решительно, что Джеку пришлось быстро подчиниться. Не закончив фразы, он пришпорил свою лошадь и поскакал. Такую уловку я применил из предосторожности. За минуту до того у меня и в мыслях не было посылать курьера вперед, чтобы известить о нашем прибытии. Я знал, что простодушный негр хотел сказать: «У нас никто не ездит на Белой Лисичке, кроме мисс Виргинии». И я придумал эту хитрость, чтобы не дать ему возможности договорить. Когда негр уехал, я взглянул на своего товарища. Галлахер был человек открытой души, говоривший всегда прямо и не способный ничего утаивать. Глядя на его приятное, цветущее лицо, я ясно видел, что Галлахер озадачен, и мне стало как-то не по себе. Однако мы оба промолчали и свернули на тропинку, по которой уехал Черный Джек.

Это была узкая дорожка для скота, по которой рядом ехать было нельзя, и мы ехали молча: я впереди, а Галлахер за мной.

Мне не надо было направлять свою лошадь, она и без меня хорошо знала, куда ей идти, — это была все та же дорога. Теперь я уже не высматривал следов на земле. Раза два мне попались следы маленького пони, но я не обращал на них внимания: я знал, откуда и куда они вели.

Я был слишком поглощен своими мыслями, чтобы замечать что-нибудь вокруг себя. Кто же мог ехать на пони, кроме Виргинии? Да, мне было ясно, чье имя хотел назвать Черный Джек: на Белой Лисичке ездила только сестра, никому другому на плантации не позволялось садиться на ее любимую маленькую лошадку. Впрочем, было одно исключение. Я видел, на пони и Виолу. Не ее ли имя назвал бы Джек, если бы я дал ему договорить? Может быть, это была Виола?

Но зачем же квартеронке встречаться с Оцеолой? Совершенно незачем. Меня долго не было, и многое изменилось в мое отсутствие. Кто знает… может быть, Виоле надоел ее черный поклонник и она обратила благосклонное внимание на блистательного вождя. Вероятно, она часто видела его здесь. Ведь после моего отъезда на север прошло несколько лет, прежде чем у семьи Пауэллов отобрали их плантацию. И тут мне вспомнился один случай из времен нашего первого знакомства с Пауэллом — правда, не слишком существенный. Виола стала восхищаться красивым юношей, и Черный Джек очень рассердился. Сестра начала бранить Виолу за то, что она терзает своего верного поклонника. Виола была красавицей и, как большинство красивых девушек, кокеткой. Мои предположения могли оказаться правильными… Эта мысль меня утешала, но зато, увы, бедный Джек!..

Еще одно незначительное обстоятельство подкрепляло мою догадку. За последнее время я заметил в своем слуге большую перемену: он не казался мне таким веселым, как раньше, он был задумчив, серьезен и рассеян.

Скоро у меня мелькнуло еще одно предположение. Хотя на Белой Лисичке никому не разрешалось ездить, но кто-нибудь из слуг мог тайком нарушить этот запрет и, взяв пони с лужайки, отправиться на свидание с индейцем. Все это было весьма вероятно. На нашей плантации, как и на всякой другой, могли быть недовольные рабы, которые поддерживали связь с враждебными индейцами. Место свидания находилось примерно в одной миле от дома. Ехать было приятнее, чем идти пешком, а взять пони с пастбища можно совершенно спокойно, не боясь, что тебя заметят. Дай-то бог, чтобы это было так…

Едва успел я мысленно помолиться, как заметил предмет, сразу рассеявший все мои предположения, и снова острая боль пронзила мне сердце.

У дороги рос куст белой акации, и на одном из его шипов болтался обрывок ленты, колеблемый ветерком. Это была лента из тонкого шелка, которой отделывают женское платье. Очевидно, она зацепилась за шип и оторвалась. Для меня это был печальный знак: все мои фантастические надежды сразу рухнули при виде этой ленты. Ни один негр, даже Виола, не мог оставить после себя такого следа. Я вздрогнул и быстро проехал мимо.

Я надеялся, что мой спутник не заметит этого обрывка, но напрасно. Лента слишком бросалась в глаза. Обернувшись, я увидел, что он протянул руку, схватил ленту и с любопытством стал ее рассматривать.

Боясь, что он подъедет ко мне и начнет задавать вопросы, я пришпорил коня и поскакал галопом, крикнув Галлахеру, чтобы он не отставал от меня.

Через десять минут мы въехали в аллею, которая вела к дому. Мать и сестра вышли на веранду встречать нас и радостно приветствовали наш приезд. Но я почти не слушал их. Я так и впился глазами в Виргинию, разглядывая ее костюм. Она была в амазонке и еще не успела снять свою шляпу с перьями.

Моя сестра никогда еще не казалась мне такой красивой, как в этот миг. Золотые локоны обрамляли ее разрумянившееся от ветра лицо. Но я не радовался, глядя на ее красоту. Виргиния казалась мне падшим ангелом…

Сходя с лошади, я взглянул на Галлахера и догадался, что он понял все. Больше того! На его лице отражалось душевное страдание, почти такое же острое, как мое. Мой верный, испытанный друг заметил мое горе еще раньше. Теперь он знал причину, и в его взгляде я прочел глубокое сочувствие.

Как и полагалось сыну, я сердечно обнял мать. Приветствие же сестры принял молча, почти холодно. Мать удивилась, заметив это. Галлахер также очень сдержанно поздоровался с Виргинией. И это обстоятельство тоже было замечено матерью. Но сестра не проявляла никаких признаков смущения. Она непринужденно болтала, и глаза ее весело блестели, как будто она действительно была рада нашему приезду.

— Ты ездила на лошади, сестра? — спросил я ее как бы невзначай.

— На лошади? Нет, на пони. Моя маленькая Белая Лисичка вряд ли заслуживает, чтобы ее величали лошадью. Да, я проехалась немного подышать свежим воздухом.

— Одна?