Я… я продам тебе материалы по самой сходной цене,— договорил он и торопливо сунул в рот кусок груши.

Элиза несколько секунд быстро поджимала губы.

— Нет,— сказала она.— Об этом я пока не думала, Уилл. Я дам тебе знать.

Головешка в камине рассыпалась на угольки.

Я дам тебе знать,— повторила она. Он сложил нож и сунул его в карман брюк.

Покойной ночи, Элиза,— сказал он. — Петт к тебе заглянет. Я ей скажу, что ты себя чувствуешь неплохо.

Он тихо спустился по лестнице и открыл входную дверь. Пока он сходил с высокого крыльца, во двор из гостиной тихо вышли Данкен и Жаннадо.

— Как У. О.? — спросил он.

— Да все в порядке,— бодро ответил Данкен.— Спит как убитый.

— Сном праведника? — спросил Уилл Пентленд, подмигивая.

Швейцарцу не поправилась скрытая насмешка над его титаном.

— Ошень грустно,— с акцентом сказал Жаннадо,— что мистер Гант пьет. С его умом он мог бы пойти далеко. Когда он трезв, лучше человека не найти.

Когда он трезв? — переспросил Уилл, подмигивая ему в темноте.— Ну, а когда он спит?

И стоит Хелен за него взяться, как он сразу затихает,— заметил Данкен своим глубоким басом.— Просто чудо, как эта девчушка с ним справляется.

Вот подите же! — благодушно засмеялся Жаннадо.— Эта девочка знает своего папу, как никто.

Девочка сидела в большом кресле в гостиной возле угасающего камина. Она читала, пока над углями не перестало плясать пламя, а тогда она тихонько присыпала их золой. Г ант, погруженный в пучину сна, лежал на гладком кожаном диване у степы. Она уже укрыла его одеялом, а теперь положила на стул подушку и устроила на ней его ноги. От него несло, перегаром, от его храпа дребезжала оконная рама.

Так в глубоком забытьи промелькнула его ночь; когда в два часа у Элизы начались родовые схватки, он спал — и продолжал спать сквозь всю терпеливую боль и хлопоты доктора, сиделки и жены.

Новорожденному — переиначивая избитую фразу— потребовалось бессовестно долгое время, чтобы появиться на свет, но когда Гант, наконец, окончательно проснулся на следующее утро около десяти часов, поскуливая и с болезненным стыдом что-то смутно вспоминая, он, пока допивал горячий кофе, который принесла ему Хелен, услышал громкий протяжный крик наверху.

Боже мой, более мой,— простонал он и, указывая вверх, откуда доносился звук, спросил: — Мальчик или девочка?

Я еще не видела, папа,— ответила Хелен.— Нас туда не пустили. Но доктор Кардьяк вышел и сказал нам, что мы должны хорошо себя вести, и тогда он, может

быть, принесет нам маленького мальчика.

Оглушительно загремело кровельное железо, раздался сердитый деревенский голос сиделки, и Стив кошкой спрыгнул с крыши крыльца на клумбу лилий перед окном Ганта.

— Стив, постреленыш проклятый! — взревел владыка дома, на мгновение обретая здоровье и силы.— Что ты, черт подери, затеял?

Мальчик перемахнул через изгородь.

А я его видел! А я его видел! — стремительно прозвучал его голос.

И я! И я! — завопил Гровер, вбегая в комнату и сразу же выбегая, весь во власти телячьего восторга.

Если вы еще раз влезете на крышу, озорники,— кричала сверху сиделка,— я с вас шкуру спущу!

Услышав, что его последний отпрыск оказался мальчиком, Гант сначала было приободрился, но теперь он начал расхаживать по комнате и завел бесконечную ламентацию:

Боже мой, боже мой! Еще и это должен я терпеть на старости лет! Еще один голодный рот! Это страшно, это ужасно, это жесто-око! — И он аффектированно зарыдал. Но, тотчас сообразив, что вокруг нет никого, кого могла бы тронуть его скорбь, он внезапно умолк, потом ринулся в дверь, пробежал через столовую и вышел в переднюю, громогласно причитая: — Элиза! Жена моя! Ах, деточка, скажи, что ты меня прощаешь! — Он поднимался по лестнице, старательно рыдая.

Не впускайте его,— с замечательной энергией резко распорядился предмет его мольбы.

Скажите ему, что сейчас сюда нельзя, — сказал сиделке доктор Кардьяк своим сухим голосом, не отводя взгляда от весов.— К тому же у нас тут нет ничего, кроме молока,— добавил он.

Гант остановился у самой двери.

— Элиза, жена моя! Будь милосердной, умоляю! Если бы я знал…

— Да,— сказала деревенская сиделка, сердито открывая дверь. — Если бы собака не остановилась поднять ножку, она бы изловила кролика! Уходите, нечего нам тут делать! — И она захлопнула дверь перед его носом.

Гант с унылым видом спустился по лестнице, однако ухмыляясь на слова сиделки. Он быстро облизнул большой палец.

Боже милосердный,— сказал он и ухмыльнулся. Потом снова завел свою жалобу запертого зверя.

Мне кажется, этого будет достаточно,— сказал доктор Кардьяк, поднимая за пятки что-то красное, блестящее и морщинистое и звонко шлепая его по задику,

чтобы немного приободрить.

Наследник престола, собственно говоря, вступил в свет полностью снабженный всеми приспособлениями, принадлежностями, винтиками, краниками, вентилями, крючками, глазами, ногтями, которые считаются необходимыми для полноты внешнего вида, гармонии частей и единства впечатления в этом преисполненном энергии, натиска и конкуренции мире. Он был законченный мужчина в миниатюре, крохотный желудь, из которого предстояло вырасти могучему дубу, преемник всех веков, наследник несбывшейся славы, дитя прогресса, баловень нарождающегося Золотого Века, а к тому же, что важнее всего, Фортуна и ее феи не ограничились тем, что почти задушили его всеми этими дарами эпохи и семьи, но тщательно сберегли его до той поры, когда прогресс, перезрев, уже почти лопался от славы и блеска.

— Ну-с, и как же вы думаете назвать его? — с развязной врачебной грубостью осведомился доктор Кардьяк, имея в виду этого более чем августейшего младенца.

Элиза оказалась более чуткой к вселенским вибрациям. И с полным, хотя и неточным ощущением всего, что это знаменовало, она дала Дитяти Счастья наименование «Юджин» — имя, возникшее из греческого слова «евгениос», которое в переводе означает «благорожденный», но отнюдь — как может подтвердить каждый — не означает и никогда не означало «благовоспитанный».

Этот избранный огонь, имя которому было уже дано и который составляет в этой хронике для большинства включенных в нее событий центральный обозревательный пункт, родился, как мы уже говорили, на самом острие истории. Но, может быть, читатель, ты успел сам подумать об этом? Как, нет? Ну, так позволь освежить в твоей памяти ход событий.

К 1900 году Оскар Уайлд и Джеймс Мак-Нейл Уистлер уже почти кончили говорить то, что, по утверждению современников, они говорили и что Юджину было суждено услышать через двадцать лет; большинство Великих Викторианцев скончалось до начала обстрела; Уильям Мак-Кинли был избран президентом на второй срок, а личный состав испанского военного флота вернулся домой на буксирном судне.

За границей угрюмая старая Британия в 1899 году послала ультиматум южноафриканцам; лорд Роберте («Малыш Бобс», как его нежно называли солдаты) был назначен главнокомандующим после того, как англичане несколько раз потерпели поражение; Трансваальская республика была аннексирована Великобританией в сентябре 1900 года, и официально аннексия была объявлена в тот месяц, когда родился Юджин. Два года спустя собралась мирная конференция.