грязные,

По дороге в горы они заглянули к Ганту. Хелен и Бен in в столовой. Бен завтракал: он, как обычно, с хмурой сосредоточенностью наклонялся над кофе и почти с отвращением отвернулся от яичницы с ветчиной. Хелен пожелала добавить к их запасам вареные яйца и бутерброды и ушла с Лорой на кухню. Юджин сел у стола рядом с Беном, который пил кофе.

О-о, господи! — сказал наконец Бен, устало зевнув. Он закурил сигарету.— Как сегодня старик?

— Как у тебя дела в университете, Юджин? — вдруг спросил он.

— Я все сдал. Получил хорошие отметки… если ты об этом. Весной еще лучше,— добавил он через силу.— Было трудно раскачаться… в начале

— Ты говоришь про осень?

Юджин кивнул.

В чем было дело? — сказал Бен, хмурясь.— Другие студенты над тобой смеялись?

Да,— сказал Юджин тихим голосом.

Почему? Они считали, что ты для них недостаточно хорош? Они смотрели на тебя свысока? Так? — свирепо спрашивал Бен.

Нет,— сказал Юджин, весь красный.— Нет. Не в этом дело. У меня, наверное, смешной вид. Я им казался смешным.

То есть как это смешным? — задиристо сказал Бен.— У тебя самый обычный вид, если, конечно, ты не ходишь растерзанный, как бродяга. Господи боже,— сердито воскликнул он,— когда ты последний раз стригся? Кем ты себя воображаешь — дикарем с Борнео?

Я ненавижу парикмахеров! — яростно крикнул Юджин.— Вот почему. Мне не нравится, когда они суют мне в рот свои грязные пальцы. Кому какое дело, стригусь я или нет?

В наши дни о человеке судят по внешности, — назидательно сказал Бен.— Недавно я читал в «Ивнинг пост» статью одного крупного дельца. По его словам, он всегда смотрит на обувь человека, прежде чем нанять его на работу.

Он говорил серьезно, запинаясь так же, как когда читал вслух, без внутреннего убеждения. Юджин весь больно сжался, слушая, как его яростный кондор лепечет эти пошлые измышления ловких миллионеров, точно любой послушный попугай в клетке кассира. Голос Бена, когда он изрекал эти похвальные мнения, был невыразителен и глух; он словно искал где-то за всем этим ответа. В глазах у него были недоумение и боль. С хмурым напряжением он, запинаясь, продолжал эту проповедь успеха, и в его усилии было что-то разяще трогательное — его странный одинокий дух пытался найти вход в жизнь, найти успех, твердое положение, общество других людей. И казалось, что какой-то житель Бронкса, переселившийся туда с плодородных равнин Ломбардии, читает календарь, стараясь постичь новый мир кругом, что какой-то лесоруб, отрезанный снегами от людей, томимый тяжелой неведомой болезнью, ищет ее симптомы и средства ее излечения в «Домашнем медицинском справочнике».

Старик посылал тебе достаточно денег? — спросил Бен.— Ты мог держаться наравне с другими? Ему это вполне по карману, ты же знаешь. Не позволяй, чтобы он на тебе экономил. Заставь его раскошелиться, Джин.

Мне хватало,— сказал Юджин.— Мне больше было не нужно.

Тебе деньги нужны сейчас, а не потом,— сказал Бен.— Заставь его обеспечить тебя на время учения. Мы живем в веке специалистов. Люди с университетским образованием нужны везде.

Да,— сказал Юджин.

Он отвечал послушно, безразлично — град избитых истин не оставлял следа на блестящей твердой броне его сознания, но внутри Тот Другой, лишенный дара речи, все видел.

— Так получи образование,— говорил Бен, неопределенно хмурясь.— Все большие люди: Форд, Эдисон, Рокфеллер — говорят, что оно необходимо, хотя не каждый из них его получил.

— А почему ты сам не учился? — с любопытством спросил Юджин.

— Некому было объяснить мне это,— сказал Бен.— Да и, кроме того, неужели ты думаешь, что старик дал бы мне что-нибудь? — Он зло засмеялся.— А теперь уже поздно.

Он немного помолчал и покурил.

— А ты не знал, что я учусь на курсах рекламы? — спросил он с усмешкой.

Нет. Где?

Заочно,— сказал Бен.— Я каждую неделю получаю задание. Не знаю,— он смущенно засмеялся,— у меня, кажется, есть к этому способности. Я все время получаю самые высокие оценки — девяносто восемь или сто. Если я кончу курс, то получу диплом.

Слепящий туман заволок глаза младшего брата. Он сам не знал почему. В его горле поднялся судорожный комок. Он быстро нагнул голову и порылся в кармане, нащупывая сигареты. Через секунду он сказал:

Я рад, Бен. Надеюсь, ты кончишь.

Знаешь,— сказал Бен серьезно,— некоторые их студенты стали большими людьми. Я как-нибудь покажу тебе их рекомендации. Люди начали с пустого места, а теперь занимают важные должности.

И у тебя будет то же,— сказал Юджин.

Так что ты здесь не единственный студент,— сказал Бен и усмехнулся. Потом он добавил уже серьезно: — Ты — наша последняя надежда, Джин. Кончи обязательно, даже если тебе пришлось бы украсть нужные для этого деньги. Мы, остальные, ничего не стоим. Постарайся достичь чего-то. Держи голову высоко! Ты не хуже их всех — гораздо лучше, чем эти проклятые хлыщи.— Он пришел в ярость; он был вне себя от возбуждения. Внезапно он встал из-за стола.— Не допускай, чтобы они над тобой смеялись! Черт побери, мы ничем их не хуже! Если кто-нибудь из них попробует опять над тобой смеяться, хватай что попадет под руку и оглуши его хорошенько. Слышишь? — В диком волнении он схватил со стола большой нож для разрезания жаркого и размахивал им.

— Да,— сказал Юджин неловко.— Но теперь, наверное, все будет в порядке. Я просто сначала не знал, как себя вести.

— Надеюсь, у тебя теперь хватит ума держаться подальше от этих старых шлюх?— строго сказал Беп и продолжал, когда Юджин ничего не ответил: — Занимаясь этим, ничего добиться нельзя. Всегда можно подхватить какую-нибудь дрянь. А она как будто симпатичная девушка,— добавил он тихо после паузы.— Ради всего святого, приведи себя в порядок, постарайся не ходить таким грязным. Женщины ведь очень замечают подобные вещи. Следи за ногтями, гладь одежду. У тебя есть

деньги?

Все, что мне надо,— сказал Юджин, нервно поглядывая на дверь.— Перестань, бога ради!

Вот, возьми, дурак,— сердито сказал Бен, всовывая ему в руку бумажку.— Тебе нужны деньги. Храни, пока не понадобятся.

Когда они уходили, Хелен вышла с ними на высокое крыльцо. Конечно, она, как всегда, снабдила их припасами в двойном количестве. Еще одна коробка была наполнена бутербродами, яйцами и помадкой.

Она стояла на верхней ступеньке, голова ее была обмотана косынкой, худые испещренные шрамами