загнал в угол и в результате состоявшегося разговора сказал своим ученикам, что заблудший «нес бессмыслицу, словно псих».

Возможно, так и было. По крайней мере, все, что первооткрыватель мог тогда сказать, было довольно бессвязным. Он даже не высказывал никаких фанатичных убеждений, не признавался в страстной вере, что открыл великую книгу или великого писателя. Тогда все это не приходило ему в голову. Он лишь был уверен, что наткнулся на нечто странное, ошеломляющее, о существовании чего до сих пор не подозревал.

В голове у Джорджа царил сумбур, однако он горел желанием поговорить с кем-нибудь, рассказать о прочитанном. И когда Олсоп явился к нему, с радостью вцепился в него. Олсоп был старше, мудрее, много читал, любил литературу, хорошо разбирался в книгах. Разумеется, лучше всего было поговорить об этом с Олсопом. В результате Олсоп предложил ему появляться, добродушно заметив, что в последнее время он стал чуть ли не чужаком: они устроят традиционный вечер дискуссий, придут все. Джордж восторженно согласился, было назначено время. И Олсоп потихоньку сообщил остальным членам группы, что там, возможно, удастся провести полезную работу по перевоспитанию – «вернуть Джорджа на правильный путь». Когда назначенное время наступило, все были добродетельно воодушевлены чувством долга, стремлением протянуть руку помощи.

Замысел Олсопа не удался. Встреча началась непринужденно, как ему того и хотелось. Олсоп сидел посреди комнаты, положив толстую руку на стол, с видом доброжелательного исповедника, с легкой улыбкой, говорящей: «Расскажи мне об этом. Сам знаешь, я готов к всестороннему взгляду». Ученики сидели в наруж-ней тьме, кружком, должным образом сосредоточенные. Злополучный простак вынесся на эту арену, очертя голову. Он принес старый, потрепанный экземпляр «Преступления и наказания».

Олсоп по ходу общего разговора искусно подводил к этой теме и наконец сказал:

– Что это… э… за новая книга, о которой ты говорил мне в прошлый раз? То есть, – вкрадчиво продолжал он, – ты тогда рассказывал мне о книге, которую читал, – какого-то русского писателя, так ведь? – ласково произнес он и замялся: – Доста… Доста…. едского? – выговорил Олсоп с невинным видом, а потом, прежде чем Джордж успел бы ответить, его громадный живот заколыхался, из горла вырвался самодовольный громкий смех. Ученики бурно присоединились к нему.

– Господи Боже! – воскликнул Олсоп, снова негромко посмеиваясь, – я не хотел этого, смех вырвался случайно, помимо моей воли… А как все-таки произносится эта фамилия? – сдержанно спросил он. Манеры его стали серьезными, однако глаза за блестящими стеклами очков насмешливо сузились.

– До-сто-ев-ский, – ответил Джордж.

– Черт возьми, Джерри, может, просто начхать на нее? – спросил один из учеников. Комната вновь огласилась их смехом. Громадный живот Джерри задрожал, и его клокочущий смех оказался самым громким.

– Не обижайся, – снисходительно сказал он, увидя, что лицо Джорджа побагровело. – Мы смеялись не над книгой – нам хочется послушать о ней, только чудно говорить о книге, когда не можешь произнести фамилию автора. – Внезапно он снова затрясся от смеха. – Господи Боже, книга, может, и замечательная, но такой ужасной фамилии я еще не слыхал.

Комната вновь огласилась одобрительным смехом.

– Но продолжай, продолжай, – сказал Олсоп, притворяясь всерьез заинтересованным, – мне хочется послушать. О чем эта книга?

– Она… она… о… – сбивчиво заговорил Джордж, внезапно осознав, как трудно объяснить, о чем, тем более, что он и сам толком не знал.

– Я имею в виду, – вкрадчиво сказал Олсоп, – можешь ты рассказать нам что-нибудь об интриге? Дать представление, о чем там речь?

– Ну, – неторопливо заговорил Джордж, напряженно думая, – главный персонаж ее – человек по фамилии Раскольников.

– Как-как? – с невинным видом переспросил Олсоп. Вновь послышалось одобрительное хихиканье. Расколыцик?

Хихиканье перешло в хохот.

– Она произносится, – настойчиво сказал Джордж, – Раскольников!

Джерри вновь сдержанно засмеялся.

– Черт возьми, ну и фамилии ты выбираешь! – Потом заговорил одобряюще: – Ну, ладно, ладно, продолжай. Что делает этот Раскольщи к?

– Ну… он… он… убивает старуху, – ответил Джордж, ощущая теперь вокруг атмосферу веселья и насмешек. – Топором! – выпалил он и при взрыве смеха побагровел от гнева и смущения, поняв, что ведет рассказ неуклюже, что начал объяснения наихудшим образом.

– Будь я проклят, если он не оправдывает своей фамилии! – пропыхтел Олсоп. – Старый Доста… старый Доста… знал, что делал, когда назвал его Расколыциком, не так ли?

Джордж рассердился и с жаром заговорил:

– Тут не над чем смеяться, Джерри. Тут…

– Да, – веско ответил Олсоп. – Убийство старух топором не смешно – кто бы его ни совершал, – даже если язык можно сломать, произнося фамилию убийцы!

Эта острота была встречена взрывом одобрительного смеха, молодой человек окончательно вышел из себя и напустился на собравшихся:

– Да уйметесь ли вы наконец! Отпускаете шутки, хохочете над тем, о чем понятия не имеете. Что тут смешного, хотел бы я знать?

– Мне это вовсе не кажется смешным, – спокойно заметил Олсоп. – На мой взгляд, это отвратительно.

Его спокойное замечание было встречено одобрительным ропотом.

Однако одно из любимых определений Олсопа вызвало у Джорджа жгучее возмущение.

– Что здесь отвратительного? – гневно спросил он. – Господи, Джерри, ты вечно называешь что-то отвратительным просто потому, что тебе оно не нравится. Автор вправе говорить о чем угодно. Он не отвратителен, раз не пишет все время о сливках и персиках.

– Да, – ответил Олсоп с приводящей в ярость поучительной снисходительностью. – Но великий писатель видит все стороны ситуации….

– Все стороны ситуации! – возбужденно воскликнул Джордж. – Джерри, и это тоже не сходит у тебя с уст. Ты постоянно твердишь о видении всех сторон ситуации. Как это понять, черт возьми? Может, у ситуации нет всех сторон. Слыша это выражение, я не понимаю, что ты имеешь в виду!

Это был уже откровенный бунт. В комнате воцарилась зловещая тишина. Олсоп продолжал слегка улыбаться, сохраняя маску невозмутимой снисходительности, однако улыбка его была тусклой, сердечность исчезла с лица, глаза за стеклами очков превратились в холодные щелочки.

– Я только хотел сказать, что великий писатель – поистине великий – пишет обо всех типах людей. Он может писать об убийстве и преступлении, как этот До-ста-как-его-там, но он напишет и о других вещах. Иными словами, – с важным видом сказал Олсоп, – он постарается увидеть Целое в истинной перспективе.

– В какой истинной перспективе, Джерри? – выпалил Джордж. – Ты о ней постоянно твердишь. Объяснил бы, что это означает.

Опять ересь. Все затаили дыхание, а Олсоп, сохраняя невозмутимость, спокойно ответил:

– Это означает, что великий писатель постарается видеть жизнь ясно и всесторонне. Постарается дать полную картину.

– Вот Достоевский и старается, – упрямо сказал Джордж.

– Да, я знаю, но добивается ли он этого? Выказывает ли более здравый и широкий взгляд на вещи?

– Э… э… Джерри, ты и это вечно твердишь – более здравый и широкий взгляд на вещи. Что это означает? Кто хоть раз выказал его?

– По-моему, – невозмутимо ответил Олсоп, – его выказывал Диккенс.

Послушные ученики одобрительно забормотали, но бунтовщик вполголоса гневно перебил их:

– А – Диккенс! Надоело вечно слышать о нем!

Это было святотатством, и на минуту воцарилось ошеломленное молчание, словно кто-то в конце концов согрешил против Святого Духа. Когда Олсоп заговорил вновь, лицо его было очень серьезным, глаза