уровень гуманитарной культуры, был не только ниже всякой критики, но являлся, скорее, величиной отрицательной, ибо подлинная

культура не только не преподавалась, но заменялась “партийными дисциплинами” (история, например, до середины 30-х годов

вообще была запрещена к преподаванию).

Воспитанная таким образом интеллигентская масса была лишена понятий о личном и корпоративном достоинстве по причине своего

происхождения и отсутствия связи с прежним образованным слоем (где такие понятия естественным образом проистекали от былой

принадлежности к высшему сословию). Новых же понятий такого рода она приобрести не могла, поскольку в советском обществе

образованный слой не только не имел привилегированного статуса, но, напротив, трактовался как неполноценная в социальном плане,

временная и ненадежная “прослойка” - объект идейного воспитания со стороны рабочих и крестьян.

Единственной чертой, роднившей новый интеллектуальный слой со старым, была слабая связь с собственностью. Это, в принципе, та

черта, которая предполагает относительно большую зависимость от государства и склонность к конформизму. Но если до революции

это компенсировалось принадлежностью значительной части интеллектуального слоя к высшему дворянскому сословию и

связанными с такой принадлежностью психологическими факторами, то в советского время полная материальная зависимость от

государства ничем компенсироваться не могла.

Такой интеллектуальный слой, однако, единственно и мог соответствовать характеру установившегося государственного порядка.

Общество с подобным качеством, статусом и положением в нем “образованного сословия” в принципе не может быть

конкурентоспособным в сколько-нибудь длительной исторической перспективе и обречено на деградацию, что вполне проявилось к

концу 70-х годов. Деградация интеллектуального слоя была неизбежной прежде всего потому, что советский строй основан на

принципе антиселекции. Он не только уничтожал лучших, но (что еще более существенно) последовательно выдвигал худших.

Результатом же продолжавшегося более полувека отбора худших явилось то, что не только верхушка политического руководства в

составе нескольких сот человек представляла собой коллекцию соответствующих человеческих образцов, но и на всех последующих,

низших этажах пирамиды находились люди тех же достоинств. Вот почему советский строй не способен был принципиально

измениться в случае устранения его высшего руководящего слоя.

Успешное развитие государственного организма в огромной степени зависит от того, насколько удается “совместить” элиту

интеллектуальную с элитой управленческо-политической, проще говоря, в какой мере удается в данном обществе привести

интеллектуальные качества человека в соответствие с его общественным положением - обеспечить продвижение по служебной

лестнице если не наиболее одаренных, то, по крайней мере, наиболее образованных людей. Если одаренность может оцениваться

субъективно, то для уровня образования в каждом обществе существуют объективные критерии, и по тому, насколько они

оказываются значимы для служебной карьеры, можно судить об установках данного общества.

Если управленческая элита дореволюционной России состояла из лиц, получивших лучшее для своего времени воспитание и

образование, если государственная элита современных европейских стран также в огромном большинстве состоит из выпускников

самых престижных университетов, то в СССР, идеологическую основу власти в котором составлял принцип 'диктатуры

пролетариата' (то есть как раз наименее образованного слоя), наблюдалась прямо противоположная картина. Выдвижение на ведущие

посты лиц по принципу превосходства в уровне образования и общей культуры было не только невозможно по идейно-политическим

соображениям, но и превращено в свою противоположность - практику 'отрицательного отбора', когда сознательно отбирались и

выдвигались люди, обладавшие, по возможности, некоторыми организаторскими способностями и знанием узкого 'ремесла' (хотя и

это было не обязательно), но как можно меньшего интеллекта, кругозора, знаний и творческих способностей (каковые качества не

предполагали искреннего принятия господствовавшего идеологического маразма и, соответственно, лояльности властям, его

насаждавшим).

Не удивительно, что высший политико-управленческий слой отличался едва ли не самыми худшими культурно-образовательными

характеристиками среди других категорий лиц умственного труда в стране (479). В составе управленческой элиты почти не

встречалось даже выпускников тех немногих престижных учебных заведений, которые (пусть даже только на фоне других советских

вузов) действительно отличались качеством даваемого образования. Советские управленческие кадры получали чисто символическое

образование в провинциальных технических вузах и техникумах (к тому же очень часто 'без отрыва от производства') плюс ВПШ, т.е.

по общекультурному уровню худшее из возможного даже в СССР. Для выдвиженца на партийную работу требовалась

'сознательность', а не творческие достижения и тем более способность самостоятельно мыслить, поэтому о привлечении к

государственному управлению подлинных интеллектуалов просто не мог стоять (на ХХIV съезде КПСС с гордостью отмечалось, что

свыше 80% секретарей ЦК, республик, крайкомов, обкомов, председателей Совминов, краевых и областных исполкомов и около 70%

министров и председателей госкомитетов начинали свою деятельность рабочими и крестьянами).

Более того, практика отрицательного отбора, отсеивавшего все самостоятельно мыслящее, действовала настолько эффективно, что до

сих пор в провинции интеллектуальный уровень лиц, принадлежащих к местной управленческой верхушке (по результатам

тестирования на известный IQ - 'коэффициент интеллектуальности', проведенного зарубежными социологами) ниже не только

среднего показателя по образованному слою, но даже среднего по всей популяции. То обстоятельство, что средний уровень