— Вишневский.

— Никулин, — ответил Николай Константинович, не сводя глаз с лица собеседника. Теперь он знал, с кем имеет дело. С этим человеком ему действительно приходилось встречаться до войны. Близко знакомы они не были, но видели друг друга часто. Тогда брюнет служил в одной из частей гарнизона, правда, фамилию носил другую. В лагере, видно, сменил.

— Никулин так Никулин, — охотно подхватил Вишневский. — Бывает и такое. Ну, как живешь, Никулин, чем занимаешься?

— Живу, пока живется, — неопределенно ответил Николай Константинович.

— Здоровье у тебя, видать, не ахти какое, — словно не замечая сдержанности собеседника, продолжал Вишневский. — Надо харчиться получше, а то долго не протянешь. Промыслом каким занимаешься или нет?

— Какие уж тут промыслы, еле ноги волочу.

— Ладно, помогу тебе по знакомству. Если хочешь, организую встречу с одним влиятельным человеком го лагерной комендатуры. Может, слышал, Плетнев его фамилия. Мне вот он помог устроиться — живу неплохо. И ты так сможешь. Твой опыт контрразведчика пригодится. Да и немцы будут довольны, если я тебя с ними познакомлю. Сам понимаешь. Не советую упрямиться. Был тут один очень идейный. Не согласился с немцами работать, его шлепнули. Вот и посуди сам, подумай. Надумаешь, скажешь. Только шевели мозгами быстрее. Жду.

— Подлечусь, а там видно будет, — уклончиво ответил Николай Константинович.

Лицо его было спокойно. Но в душе все клокотало. Ни­кулин понимал, что Вишневский в лагере разыскивает людей, которых можно использовать в качестве провока­торов. Предатель надеется заработать, завербовав бывшего советского контрразведчика. По-видимому, вербовка провокаторов и была тем “промыслом”, которым занимался Вишневский. Уж слишком много предоставлялось ему таких льгот, какие были немыслимы для обычного заключенного. Вишневский свободно уходил с территории лагеря, приходил, когда вздумается, иногда пропадал по нескольку дней. И эта дружба с “влиятельным человеком” Плетневым…

— Вот что, друзья, — сказал Николай Константино­вич, когда Вишневский ушел из лазарета. — Этого подлеца нужно убрать. И как можно скорее. Есть у нас смелые хлопцы? Вас-то он видел и будет остерегаться.

— Найдутся, — подумав, ответил Дудин. — Но как вынести труп за ограду? Оставлять в лагере его нельзя. Немцы за своего холуя десятки хороших людей из­ведут.

— Нужно будет переодеть его в лагерное тряпье, в грязи повозить, номер чужой пришпилить — ив черную фуру. Главное, чтоб убить гада без всякого шума. Нельзя его живым оставлять.

— Сделаем, — твердо ответил Дудин.

В тот же вечер, когда Вишневский направился к проходной, чтобы выйти в город, к нему подошел худощавый низкорослый паренек и вежливо спросил:

— Прошу извинить, не вы ли будете господин Вишневский?

— А вам что за дело, кто я?

— Видите ли, Николай Константинович Никулин велел мне срочно разыскать и пригласить к нему господина Вишневского. Судя по его описанию…

— Да, я Вишневский. А что Никулину нужно?

— Он говорит, что хочет сообщить что-то интересное для вас. И просит вас непременно зайти к нему и как можно скорое. Дело срочное.

Вишневский досадливо поморщился. У него были свои планы на вечер. Но и Никулиным пренебрегать не годилось. Вот только стемнело уже. За бараками такой мрак, что жуть берет. Вишневский покосился на собеседника. Нет, этого паренька, пожалуй, можно не опасаться. Узкоплечий, малорослый, вдобавок исхудавший так, что кости выпирают. Его разок толкни — рассыплется. Да и часовые кругом, полицаи везде ходят. Успокоив себя, Вишневский решился:

— Пошли!

Быстро миновав крайние бараки, спутники повернули направо, к лазарету. Его стена, обращенная к ограде, была освещена. Вишневский окончательно успокоился.

— Сюда, сюда, пожалуйста, — приветливо пригласил его паренек, распахивая одну из дверей барака.

— Что-то, помнится, я в другую дверь заходил к Никулину, — засомневался было Вишневский.

— Так его начальник лазарета Пирогов по указанию господина Казака перевел в более удобное помещение.

— Ах, вот как, — успокоенно проговорил Вишневский и, слегка пригнувшись, шагнул через порог. И сразу же удар страшной силы обрушился на его голову. Иван Байбуров, бывший моряк-балтиец, взятый в плен под Лиепаей, со всего маху хватил изменника обмотанной в тряпье кувалдой. Вишневский даже не охнул. В мгновение ока его переодели в рванину и, убедившись, что предатель не дышит, выбросили на свалку.

— Не заинтересовались бы фрицы, почему у него черепок, как тыква, расколот, — обеспокоенно проговорил паренек, который привел Вишневского в барак. — Начнут интересоваться, по лицу опознают.

— Не бойся, — успокоил Байбуров. — Я его по уши грязью заляпал. От лагерников не отличишь, покойник как покойник. Да и в лагере его сегодня не хватятся. Он ведь отпросился в город. Так что все будет хорошо.

И действительно. Ни на другое утро, ни через месяц никто не поинтересовался, куда пропал Вишневский. Немцы, конечно, обнаружили, что их агент бесследно исчез. Но никого из пленных о нем не расспрашивали.

На следующее утро Дудин известил Николая Константиновича, что провокатор уничтожен.

Внимательно присматривался Никулин к начальнику лагерной полиции Казаку. О прошлом этого человека никто ничего не знал. Поговаривали, будто служил он в Красной Армии не то сержантом, не то лейтенантом, по все это были лишь догадки. Даже ближайшие подручные Казака не знали, как он появился в лагере. Высокий, плечистый, внешне красивый парень оказался сущим зверем. Во главе шайки “блюстителей порядка” Казак без устали шнырял по территории лагеря, и горе тому, кто попадался ему на глаза.

Окрепнувший Никулин детально изучил обстановку в лагере и принялся тщательно готовить побег. Учитывая относительно привилегированное положение Дудина, Николай Константинович попросил его сблизиться с Казаком, расположить этого негодяя к себе и добиться, чтобы на работы за пределами лагеря он назначал членов патриотической группы. Нужно было в рабочие команды включить своих людей, чтобы они хорошо изучили обстановку за чертой лагеря, выяснили маршруты возможного побега. Дудин взялся за дело. И постепенно его самого и других пограничников Казак все чаще стал посылать в город. Дудин ликовал:

— Клюнул Казак на подарки, что мы ему подносим. Уже отличает “своих”. Знаешь, Николай, ведь мы можем создать команду из одних наших людей.

— Только не надоедай Казаку своими просьбами и предложениями. Это может вызвать подозрение. Действуй постепенно, осторожно.

И Дудин действовал. Возвращаясь из города, приносил Казаку водку, папиросы, деньги. Казак “подобрел”, он даже предложил Дудину пойти в полицаи. Вместо этого майор попросился старшим рабочей бригады. Казак одобрил такую инициативу — рассчитывал хорошо поживиться от “своего” человека. Теперь уже сам Ду­дин отбирал людей в город на работу. Все шло, как и предполагалось.

— Уже можно бежать, — торопил Дудин. Его поддерживал Ресовец. Но Николай Константинович не соглашался.

— Бессмысленно, — доказывал он. — Далеко ли убежишь? Языка латышского никто из нас не знает. Надежных людей, которые могли бы укрыть, переодеть, провести к фронту, тоже нет. Нам же надо не просто бежать куда глаза глядят, а в боевой строй возвратиться.

— Что же, нам теперь латышский язык изучать? — иронизировал Ресовец. — Так ведь в лагере преподавателей не найдешь, да и немцы школу открыть не позволят.