немецким окопам и вскоре исчез из виду. Лишь некоторое время был слышен шелест травы да легкое потрескивание валежника.

Ползком подобравшись к расщепленной снарядом сосне, Никулин стал на ноги, прижался к смолистому стволу и тихо окликнул:

— Камрад, камрад!

В немецких окопах никто не откликнулся. Никулин вышел из укрытия и поднял руки, показывая, что он без оружия. Тогда из-за бруствера высунулась одна голова, другая… Солдаты стали призывно махать руками, закричали:

— Ком хир! Ком хир!

Николай Константинович пошел вперед. Спрыгнув в окоп, потребовал:

— Проводите меня к офицеру.

Солдаты, не поняв его, что-то залопотали. Один из них ткнул в бок стволом автомата и показал на вход в бункер — туда, мол, иди. Сразу же появился и переводчик — щуплый солдатик из поляков.

— Цо тшеба, пан? — строго спросил он у Никулина.

Тот повторил:

— Мне надо к офицеру.

— Для чего?

— По делу службы.

Понимающе кивнув головой, поляк куда-то побежал по траншее. Через несколько минут в бупкер вошел сухой и длинный, надрывно кашляющий, видимо простуженный, капитан, командир роты.

— Вас волен зи? — отрывисто проговорил он и закашлялся.

— Я немецкий солдат. Меня нужно немедленно доставить в штаб дивизии, — как можно тверже и решительнее заявил Никулин.

Поляк услужливо перевел. Немецкий офицер с интересом посмотрел на Николая Константиновича и тоже спросил:

— Зачем?

— Служебное дело абвера, — снова ответил Никулин.

Немец опять закашлялся, поманил пальцем фельдфебеля и, что-то приказав, вышел из бункера. Вскоре Николая Константиновича повели в штаб дивизии. Конвоиры, обозленные тем, что в такую ненастную погоду им пришлось покинуть сухую землянку и тащиться по лужам в неведомую даль из-за какого-то русского, готовы были, живьем съесть Никулина. “Как бы не пристрелили”, — беспокойно думал он, когда то один, то другой конвоир больно толкал его стволом автомата в спину, в бок, предлагая ускорить шаг или сменить направление.

— Хальт, русише швайн! — скомандовал наконец один из конвоиров, рыжебородый мордастый детина в растоптанных сапогах, и побежал куда-то под горку.

Николай Константинович принялся — в которой раз! — повторять в уме легенду, сочиненную чекистами в Ленинграде. Предстояло четко, без запинок и путаницы рассказать обо всем “увиденном” на советской стороне, перечислить номера воинских частей. Его, несомненно, постараются уличить во лжи. Немцы не дураки. У них, конечно, есть собранные по различным каналам сведения, по которым можно проверить правдивость доклада. Споткнешься — пощады не жди. Замучают, заподозрив, что ты подослан чекистами. Такие случаи бывали.

Прошло несколько минут тягостного ожидания, и рыжий конвоир показался на тропинке, махнул рукой:

— Ком!

Второй солдат немедленно ткнул Николая Константиновича стволом автомата в спину. Никулин пошел с горки, миновал заросший осинником овраг и, выйдя на опушку леса, увидел в излучине ручья небольшую деревушку.

Деревушка была совсем неприметная. Покосившиеся избы смотрели крохотными подслеповатыми окошками на мутный ручеек, вырвавшийся из лесной чащобы. Над соломенными крышами задирали к небу головы два колодезных журавля. Белела церквушка на косогоре, а подле нее на самой вершине бугра красовался добротный пятистенный дом под железной кровлей.

Дом этот еще до революции построил кабатчик Силантьев, известный на всю округу мироед и бабник. Он охотно давал односельчанам выпивку и деньги в долг, под проценты, скупал в городе по дешевке ворованные вещи и перепродавал мужикам. Так и составил капиталец.

После революции в силантьевском доме был сельсовет. А когда пришли немцы, выгнали всех жителей из деревни и расквартировали здесь штаб дивизии. В силантьевском доме, лучшем в деревне, поселился генерал. Никулин сразу определил это: к дому со всех сторон тянулись телефонные провода, у крыльца прохаживался часовой, под березами, которыми была обсажена усадьба, стояли легковые машины.

Командир дивизии пожелал лично расспросить перебежчика с советской стороны. Шагнув к нему, Николай Константинович тихо произнес полученный от Шиммеля пароль:

— Ораниенбаум.

Генерал сразу же отпустил конвоиров и вызвал адъютанта.

— Прикажите нагреть воды, приготовить завтрак, — сказал он и добавил, обращаясь к Никулину на ломаном русском языке: — Мы будем беседовать и затем банья унд фриштик, завтракать.

В течение получаса генерал расспрашивал Никулина о том, что тот видел за линией фронта. Потом благосклонно разрешил:

— Можете отдыхать.

— Господин генерал, прошу сообщить о моем прибытии капитану Фишу. Он мне приказал немедленно связаться с ним после перехода линии фронта.

— Хорошо. Я позвоню.

Когда Никулин вышел, генерал пригласил к себе начальника штаба. Вскоре в его кабинет вошел длинный и худой полковник. Почтительно вытянулся у порога, ожидая приказаний.

— Прошу подойти к карте, — предложил ему гене­рал. — Обратите внимание на этот участок. Что здесь происходило ночью? Как вели себя русские?

— Герр генерал, — доложил начальник штаба, — сегодня перед рассветом русские открыли интенсивный ружейно-пулеметный огонь в районе высоты Шварцкопф. Стреляли где-то в глубине своих боевых порядков, и это наших опасений не вызывало. Ночью на правом фланге дивизии слышался гул моторов.

— Н-да… Этот русский, пожалуй, не врет. Во всяком случае о том участке, где он переходил линию фронта.

— О каком русском идет речь?

— А черт его знает, кто он. Это виднее капитану Фишу и подполковнику Шиммелю. Их человек явился с той стороны и доложил о концентрации русских войск вот здесь, — он снова ткнул карандашом в карту. — Ваши наблюдения подтверждают эти сообщения.

— Возможно, здесь действительно затевается серьезное дело. Разрешите послать разведгруппу для проверки положения на месте?

— Разумеется. И установите за этим участком постоянное наблюдение.

Начальник штаба вышел. Генерал снял телефонную трубку и вызвал капитана Фиша.

— В мою дивизию от русских перебежал человек. Просил поставить вас об этом в известность. Он расска­зал мне кое-что интересное. Его сообщение подтверждается нашими наблюдениями. Поздравляю с успехом.

— Немедленно выезжаю, господин генерал, — ответил капитан.

Голос Фиша в телефонной трубке буквально зазвенел от радости. Фиш ликовал. Никулин был одним из немногих лазутчиков, заброшенных в тыл советских войск, который выполнил задание и возвратился назад. Большинство агентов или погибали, переходя линию фронта, или попадали в руки советской контрразведки.

Часа через два у высокого резного крыльца дома, где расположился генерал, остановился зеленый с бурыми разводами “оппель”. Из него выскочил и бегом поднялся на крыльцо капитан Фиш. Николай Константинович вышел ему навстречу. Он хотел по всей форме отрапортовать, но капитан Фиш вдруг полез