офицера. Сбросить потертый, душный мундир солдата буржуазной латышской армии, который носили курсанты Валкской школы, надеть простую и удобную хлопчатобумажную гимнастерку с портупеей было настоящим счастьем. К горлу подкатил предательский комок, на глаза наворачивались слезы радости.

Николая Константиновича удивило лишь, что на гимнастерке были погоны, похожие на те, которые носили офицеры старой русской армии, и не было петлиц с “кубиками”.

— В чем дело? — поинтересовался Никулин.

— О, ваши соотечественники произвели небольшую реформу в армии. Как будто это спасет их от поражения!

Никулин промолчал. Ему потребовалось немало усилий, чтобы скрыть свои чувства от Шнеллера.

— Хорош, хорош советский офицер, — довольно хихикал Шнеллер. — Совсем как настоящий. Даже выстрелить в него хочется.

— Очень он чистый, — сокрушенно вздохнул один из инструкторов.

— О да! Это недопустимо, — подхватил Шнеллер. — Придется вам поползать по росе, по песочку. Надо, чтобы у вас был вид фронтовика, а не тыловой крысы. Как можно меньше привлекать внимание!

Шнеллер не был бы Шнеллером, отпусти он агента из школы без нравоучения.

— Вам оказано большое доверие, — говорил он. — Учтите это. И помните, что за выполнение задания вас ожидает награда. Фюрер умеет ценить своих храбрых солдат

Николай Константинович прикинулся растроганным. Он хорошо знал, что гитлеровцы не скупились на поощрения для своих наемников. Для них были учреждены специальные медали. Наиболее отличившимся присваивалось звание “почетный гражданин Германии”. Удачливый агент мог дослужиться до чина фельдфебеля немецкой армии. Хорошо проявившим себя агентам разрешали жениться и жить вне лагеря, поступать вольнонаемными работниками в немецкие учреждения и войсковые части. Все это преследовало одну лишь цель — закрепить за собой агентов, пробудить в них желание вернуться назад из-за линии фронта. Гитлеровцы не без оснований считали, что тот, кто обзавелся семьей, постарается сохранить домашний очаг.

— Только большевики призывают отдать жизнь за идею, — говорил между тем Шнеллер Николаю Константиновичу, — а мы считаем, что солдат должен сражаться за ощутимые вещи — богатство, славу, власть. Хорошенько поработайте — и вы станете гражданином великой Германии. Вам будет принадлежать весь мир!

Основательно наговорившись, Шнеллер повел Никулина в столовую угостить прощальным ужином, приготовленным специально по этому случаю. За столом они сидели вдвоем. Шнеллер и здесь что-то говорил, но Николай Константинович слушал его плохо. Мыслями он был далеко от Валки, среди своих. Как- то они отнесутся к его появлению? Что скажут? Поверят ли?

— Переживаете? — спросил Шнеллер, положив свою массивную потную руку на плечо Никулина. — Не волнуйтесь. Дело, конечно, серьезное, но не так страшен дьявол, как его изображают. Нужна выдержка и смелость. Главное — решительность и напористость. В этом вся соль. Мы с майором Рудольфом на вас надеемся, господин Ни­кулин. Это майор Рудольф вас рекомендовал.

— Очень ему благодарен, — искренне, от души сказал Николай Константинович. Сказал и осекся. Не слишком ли проникновенно прозвучала эта фраза?

Шнеллер заметил искренность в голосе Никулина и расценил ее по-своему: “Видно, у этого русского действительно хорошее взаимопонимание с майором. Значит, Ру­дольф прав и Никулину стоит верить?”

Закончив ужин, Николай Константинович с группой агентов в сопровождении офицера и солдата в закрытой машине отправился в поселок Сиверский, Ленинградской области. Немецкий офицер-разводчик давал последние указания: не проявлять излишнего любопытства в разговорах, стараться не показывать, что местные условия неизвестны. Если нужно — быть решительным и дерз­ким.

Ехали молча, курили. Офицер любезно угощал немецкими сигаретами. Советские папиросы, которыми снабжали агентов, приходилось экономить.

В Пскове остановились отдохнуть на конспиративной квартире, неподалеку от аэродрома. Ее хозяин, угрюмый мужик лет сорока, верно служил гитлеровцам.

— Принимай, Быков, гостей, — сказал ему офицер, сопровождавший группу.

— Милости просим, — поспешно отозвался хозяин и приказал жене: — Приготовь чего поесть да за самогонкой сходи.

На следующий вечер Никулина посетил начальник “Абверкоманды-104” подполковник Шиммель. Николай Константинович впервые увидел руководителя разведки, о котором часто упоминали в школе. В дом вошел невысокий, несколько располневший мужчина лет пятидесяти. Холеное продолговатое лицо, гитлеровские усики, длинный тонкий нос с горбинкой и большие чуть навыкате серые глаза. Ходил Шиммель сгорбившись, шаркая ногами, как сильно уставший от работы и беспрерывных забот старик. “Так вот ты какой, подполковник Шиммель!” — мелькнуло в голове Никулина.

После непродолжительных расспросов о самочувствии, здоровье, настроении Шиммель начал:

— Вам надлежит перейти фронт на “Ораниенбаумском пятачке”. Переправят наши люди. Задание: под видом капитана Красной Армии проникнуть в указанные вам воинские части. Цель — узнать номера двух новых дивизий, прибывших на “пятачок”, их состав и численность, имена командиров. Став на довольствие по аттестату, определить номера воинских частой. Разведать, как снабжаются части, какое вооружение, где находятся стыки между ними, есть ли свободные проходы, каково настроение войск. Командование чрезвычайно заинтересовано в сведениях с “пятачка”. За выполнение задания представлю к награде.

Шиммель подробно разъяснил обстановку, в которой придется переходить фронт. Рассказал, о чем пишет советская печать, что сообщает Совинформбюро, как обстоят дела в стране со снабжением, каково настроение людей.

Затем вручил Николаю Константиновичу удостоверение личности на имя капитана Никулина, командира отдельного батальона, пистолет ТТ с запасной обоймой, советскую планшетку с картой, на которой была нанесена обстановка на фронте в день перехода, продовольственный аттестат, командировочное предписание. Дал даже две свежие московские газеты.

— Ну вот и все, — окончил инструктаж Шиммель. — Теперь вас отправят в Сиверский к капитану Фишу. Он организует переправу через фронт.

Шиммель пожал руку Николаю Константиновичу, пожелал счастливого возвращения и уехал.

В лесу было тихо. Стоял таинственный предрассветный полумрак. Сырой туман выползал из оврагов, клубясь между деревьями. Тихо перешептывались сосны. У солдат, пробиравшихся лесом, пошаливали нервы. Они то и дело вскидывали автоматы, с трудом удерживая рвущийся с губ окрик: “Кто идет?” За лесом проходила нейтральная, “ничейная” земля между немецкими и русскими позициями. Лейтенант Бруно- Михкель, возглавлявший группу немецких разведчиков, скомандовал:

— Марш!

Солдаты тронулись в путь. Двое из них вышли вперед, другие прикрывали разведчиков с флангов и тыла. Офицеры шли в центре. Долго пробирались кустарником, ползли по полю, пока проводник группы не доложил:

— Можно переходить.

— С богом, Никулин, — проговорил Бруно-Михкель. — Идите осторожно, не нарвитесь на минное поле. Их тут до черта. Обратно будете возвращаться здесь же. Помахайте пилоткой над головой. Вас встретят.

Торопясь до рассвета выйти за линию фронта, Нику­лин шагал быстро, почти бежал. В росистой траве он промок, но холода не чувствовал. Когда встало солнце, сзади послышались выстрелы. Зачастил пулемет, рявкнули пушки. Передовая осталась позади. Теперь он снова стал свободным советским человеком. Наконец-то можно снова вспомнить, что он — Мокий Демьянович Каращенко, а не какой-то Никулин, завербованный немцами в абвер.