считал их существование дурацкой выдумкой…

– В этих делах многое придумано. Где тайна – там любопытство, там попытки додумать то, чего наверняка не знаешь… но ведь человек не может придумать того, чего вообще нет в жизни.

– Так уж и не может! Греки вон кентавров придумали.

– И что? Как всегда они придумали новые комбинации реальности. Кентавр – выдумка, но для нее нужны люди и кони. Если ни одного человека и ни одной лошади никогда не видал, то и кентавра не нарисуешь. Индейцы в Америке не знали никаких таких кентавров.

Парни лениво переговаривались, понимая: на сегодня работа закончена.

Петя обвел глазами кабинет: умный, добрый мир книжных шкапов, кругов света от настольных ламп, больших удобных кресел. Тикали настенные часы, отсверкивала бронза на столе. Грустно смотрел Христос черного дерева на резные ручки старинного кожаного кресла. Приятно было находиться в этом пронизанном историей городе, в кабинете ученого человека. Со временем он построит для себя такой же кабинет.

Петя остро ощущал свою жизнь, как великолепный подарок. Подарком в ней был и затихший за окном город и кабинет умного профессора д`Антркасто. Петя с благодарностью принимал дар. Он хотел, чтобы этот мир продолжался. Чтобы писались и издавались книги, светили лампы, работали по ночам ученые умные люди.

Чтобы веял ночной ветерок, шевелил тяжелыми шторами, перелистывал книгу на столе. Чтобы мудрость живших до него людей накапливалась на этих полках. Чтобы мирно дремал кот, охраняя людей в меру своего понимания. Чтобы так же мирно спала Жаннета, улыбаясь во сне, по-детски подсунув под щеку кулак.

Петя подошел к окну, чуть отодвинул тяжелую штору. Фонари давно погасли, в свете звезд еле угадывался человек в надвинутой на глаза шляпе. Человек неподвижно, как монумент, стоял в подворотне напротив. Война продолжалась, черт возьми!

– Петер… – тихо позвал его Вальтер. – Петер, ты бы шел к Жаннетте. У нас еще часов пять до подъема.

Вальтер засыпал на ходу, для него было уже совсем поздно.

– Спокойной ночи, – выговорил Петя.

…Жаннету он нашел уже почти привычным способом – по запаху. Ведь в комнате по-прежнему не было видно решительно ничего. Не просыпаясь, девушка обняла Петю, приникла к нему всем телом, обняла сильными руками с крепкими шершавыми ладошками: руки работницы. И Петя тоже заснул до часа, когда энергичные маленькие руки помогли ему проснуться, незадолго до серого утра.

…Вечером прошлого дня, когда парни возвращались в гостеприимный дом профессора Д`Антркасто, в Париже и помимо них кипела работа.

Вот человек в шляпе, надвинутой на глаза, входил в полуподвальное помещение низкопробного ночного кабака. Внутри, в игольчато-пронзительном свете, высились неубранные бутылки на липких столешницах, сидели небритые личности за нечистыми, скверно пахнущими столиками. Громыхала отвратительная музыка. С обшарпанной стены смотрело монгольское рыло Ленина, с другой пялился Троцкий с безумно вытаращенными глазами. Патефон кончил громыхать бравурный марш, тут же послышалось тягучее завывание «Интернационала». В кабаке гнусно воняло.

Вошедшему помахали из-за дальнего столика, он двинулся туда, скользя по каким-то объедкам. Дойдя, наклонился, что-то тихо сказал потянувшемуся к нему человеку. Из рук в руки перешли залапанные купюры… Другой человек за соседним столиком даже привстал, чтобы лучше их видеть, но деньги предназначались не ему. Получив мзду, трое людей тут же направились к выходу. Идущий первым кивал то одному, то другому из сидящих, на улицу выдвинулись уже семеро.

Чем-то они были неуловимо похожи, эти люди: приземистые, небритые, с тупыми землистыми лицами, с наглыми ленивыми глазами. Пахло от них тоже одинаково – гнилыми зубами, скверным алкоголем, давно не стиранными тряпками. Засунув руки в карманы, люди шли странной походкой, словно хромая одновременно на обе ноги. Даже щелеобразные улицы Парижа казались им слишком широкими и светлыми; идущие с облегчением ныряли в подворотни и проходные дворы, инстинктивно держались подальше от света окон и фонарей.

На одной из улиц идущих остановил наряд из двух полицейских, осветил грубые рожи фонарем.

– Идите сюда!

Полицейский велел выворотить карманы, прощупал пиджаки там, где чаще всего носят ножи.

– Куда топаете?

Люди невнятно ворчали, отводили глаза, толковали про желание прогуляться. Полицейский чувствовал, что не к добру идут куда-то эти люди, но возиться с ними ему было скучно и противно, а ведь ничего такого вроде не найдено. Он еще произнес что-то угрожающе-неопределенное, в духе «смотрите у меня», пошел дальше и мгновенно забыл об этой встрече. За часы патрулирования ему попалось много подобных компаний.

Люди не смели щерить ломаные зубы на полицию. Только через целый квартал послышались гнусные ругательства. Если дословно перевести их на русский, они звучали бы как «святая чаша», «Свинья Мадонна» или «разрази нас молния». Убогое тявканье неумных и недобрых богохульников.

– Слушайте здесь, – разинул пасть вожак.

Он снял с плеча сумку – ее не проверила полиция. Давая задания, вожак извлекал спрятанные среди столярных инструментов тяжелые литые кастеты, длинные острые заточки, раздавал своим боевикам. Трое нырнули в щель улицы, между шестиэтажными домами, прошли всю эту улицу до перекрещения с другой. Четверо встали в густой тени; один разминал сигарету.

– Не курить!

Невнятно бормоча, человек сунул сигарету в карман. Лениво двигались звезды над Парижем. Минут через пять в ту же улицу-щель вошли двое: совсем молодые парни с хорошими умными лицами. И тогда четверо сразу затопали туда же, вслед за ними: не зажигая огня, почти бесшумно скользили вертикальные пригнувшиеся тени.

Задание начало радовать: даже больше полиции эти люди ненавидели таких, как эти двое, – чисто одетых, причесанных, трезвых, пахнущих здоровым человеческим телом. Обрывки проспиртованных душ просили откусывать уши, рвать рты, выдавливать глаза, полосовать животы острым железом, плясать сапогами на лежащих. Уничтожать, бить, рвать гладких гадов: они ели вкусные обеды, они делали карьеры и учились, пока пролетариат блевал и валялся в канавах!

Место было очень подходящее: улица чисто жилая, совершенно без кафе и магазинов; подъезды и арки заперты, все легли спать. Почти не видно освещенных окон. Бежать некуда, свидетелей тоже не будет.

Четверо вошли в почти угольную темноту. И почти сразу позади выросли другие фигуры! Вертикальные силуэты опирались на длинные трости. Они двигались совсем иначе – энергично, четко, очень быстро. В щели улицы тут же стало тесно.

– А ну, идите сюда!

Вожак первым понял, что – конец. Неуловимо быстрым движением он сложился вдвое, метнулся в сторону… удар трости рухнул, круша позвоночник, вожак завалился на мостовую. Еще один, самый неопытный и глупый, ударил бутылкой о столб, раскинул руки, присел… Он так и стоял на полусогнутых, расставленных ногах, хищно ощерившись, нелепая карикатура на человека. Луч фонаря ударил в морду, ослепил. Тут же конец трости попал пролетарию чуть выше уха. Отвратительный звук, словно ударили по дереву. Пролетарий вякнул, свалился, словно мешок. Двое отступили к стене, стояли с таким видом, что они тут вообще ни при чем, показывали раскрытые ладони.

– Сюда, – человек показал на мостовую. Двое не двигались.

– Вот сюда, – повторил человек уже не бесстрастно, уже с оттенком раздражения.