Пете было интересно смотреть на них, но он был не в силах отнестись к ним, как к родителям. Никакой нежности. Ну да… Он родился от этого человека… наверное, достойного, согнувшегося только под колоссальной тяжестью. Ну да… Эту женщину он называл мамой, и не ее вина, что потерял ее руку в толчее. Он мог бы сейчас жить в Париже, быть частью этого общества… От этой мысли стало холодно спине. Это – мама?! Мамуля… мамочка…? Петя совершенно не чувствовал никаких сыновних чувств к этой усталой, недовольной жизнью женщине.

– Есаул… У меня просьба – когда мы уйдем, передайте записку Николаю Лопухину, ладно?

– Он точно такой же, как мы все… Не рассчитывайте на него, как на спасителя России.

– И все же передайте…

– Хорошо… А теперь не могли бы вы пройти в дверь черного хода? Вас ждут… И отвезет вас, молодые друзья, куда следует, наша местная знаменитость – Вовка-казак. Это такой лихой таксист, что даже вставил себе золотые зубы. Представляете?!

Петя чуть со стула не свалился, слушая удивительные речи Есаула, а тот ухмылялся в усы. Самым натуральным образом ухмылялся! Действительно – ну как можно было заподозрить главу охраны главы Русского Общевоинского Союза в этом выклянчивающем выпивку, опустившемся, трагичном человеке?

– Какой вы молодец! – совершенно искренне воскликнул Петя. – Мы-то ждем связного, а он тут с самого начала сидит…

– Да еще нас самих изучил, – добавил Вальтер.

– Работа такая, – разводил руками Есаул. Физиономия у него сделалась очень довольная. – Не могу же я позволить кому попало шататься в гости к Его Превосходительству? Агенты здесь так и шастают… Агенты энкавэдэ охотятся за генералами из белой эмиграции, как герои Джека Лондона за золотом. Генерала Кутепова ведь похитили и, скорее всего, давно убили. Если Его Превосходительство до сих пор живы и в добром здравии, то только благодаря мерам безопасности.

Что-то кольнуло Петю в сердце…

– Есаул… А вы умеете чувствовать, кто представляет опасность? И для вас, и для ваших генералов?

– Даром предчувствия не обладаю… Говорят, некий дар ясновидения был у господина Лопухина… Того самого, кому вы просили передать записку. Но он сам уверяет, что дар этот давно потерял от поразивших его бедствий… осмелюсь предположить, что не от одних бедствий, а еще от употребления чрезмерного количества горячительных напитков. Не смею осуждать человека с тяжелой судьбой, но последствия налицо…

– Значит, дар ясновидения потерян…

– Кто знает? Дочери Лопухиных всего одиннадцать лет, она еще подрастет… Но как вы понимаете, если у нее и наличествует семейный дар, использовать его в настоящий момент нет ни малейшей возможности. А вы, уж если заговорили на эту тему… кем вам приходится господин Лопухин?

– Отцом! – коротко ответил Петя, с удовольствием глядя, как медленно отвисает нижняя челюсть Есаула. – Но, с вашего позволения, мы это обсудим в другой раз.

Есаул обалдело закрутил головой, и Петя первым предложил:

– Может, пойдем?

Трое людей встали да прошли черным ходом. Никто вроде даже и не смотрел им вслед, не слишком интересовался. А что? Нужно, чтобы люди прошли? Пусть идут. А если не нужно, люди быстро исчезнут и никогда больше не появятся. Завсегдатаи кабачка привыкли к тайнам.

После полутемного полуподвала на улице показалось очень светло. «Местная знаменитость», невероятно удачливый таксист Вовка-казак сверкал золотыми зубами, по-южному шумно, махая руками, травил байки про то, как ему то дали на чай три золотых, то как он отвез корсиканских бандитов вместе с награбленным, получил целую пачку новых франков. Он говорил, говорил, а сам все вез на своем старом «Ситроене» по еще светлым, теплым улицам вечернего Парижа. Есаул временами подхватывал, но чувствовалось – мысли у него далеко. Петя влез было в эти мысли Есаула, но все что обнаружил – это образ грустного пожилого человека в потертом мундире, да еще молодую женщину с малышом на руках. Лицо у женщины почему-то совершенно заиндевело, она неподвижно сидела, прислонившись спиной к заснеженной стенке оврага. Что странно, несмотря на лютый мороз, на женщине не было даже полушубка, только кофта.

Ехали долго, минут двадцать, но не зря Петя старался замечать, куда везут.

– Приехали, господа, нам выходить.

– Можно было пройти и пешком. Мы же сейчас за два квартала от кабачка, только с другой стороны.

Большой, пахнущий потом Вовка-казак бешено захохотал. Есаул бледно улыбнулся:

– По крайней мере, сейчас я точно знаю, что вы за собой никого не привели… Впрочем, это моя собственная квартира.

Довели же, однако, человека, если к себе домой он ходит, проверяясь на каждом шагу… Подниматься в холостяцкую комнатку Есаула пришлось на пятый этаж, а Петя знал – здесь особенно ценятся первые этажи, высоко живет только голь перекатная. Лифта, конечно же, не было.

А в нищей комнатке, на жесткой деревянной кушетке, сидел прямой как палка старик с военной выправкой и умным, жестким лицом. Петя знал: это Евгений-Людвиг Карлович Миллер, в прошлом – глава Северного правительства в Архангельске.

Первым главой Временного Северного правительства был добрый, милый старичок, Николай Васильевич Чайковский – один из первых русских народников, живая легенда. Он был, по всем отзывам, очень милый человек, демократичный и приятный. Он поил чаем всех посетителей, вел с ними долгие беседы и даже, что удивительно для народника-интеллигента, не только вел речи о том, какие замечательные люди крестьяне. Он даже не гнушался общаться с крестьянами, демократ! Очень, очень симпатичный человек!

У милейшего Чайковского была только одна неудобная сторона: он много говорил, но никогда ничем не управлял. В январе девятнадцатого года Чайковский отбыл в Париж для участия в мирной конференции стран Антанты, да как-то там и остался. Отбывая, Чайковский вместо себя генерал-губернатором и Главнокомандующим Северной добровольческой армии оставил генерал-лейтенанта Евгения Карловича Миллера.

Миллер был вовсе не такой симпатичный, как Чайковский. Он поил чаем далеко не всех и никогда не распинался в нежной любви к крестьянам. Эсеры и вообще вся интеллигенция были в ужасе от этого реакционного генерала, а Миллер железной рукой подавил заговоры, пересажал в лагеря эсеров, заставил замолчать склочников, работать – бездельников, воевать – трусов. При нем Северное правительство без всякой поддержки англичан держалось еще целый год, что само по себе невероятнее невероятного.

В эмиграции чудовищный белогвардеец Миллер «почему-то» не собирался тихо доживать. Он активнейшим образом работал в Русском общевоинском Союзе, а после похищения генерала Кутепова стал его главой.

– Проходите, господа, садитесь… В ногах правды нет.

Собственно говоря, Миллер был гостем в комнатке Есаула, но как-то сразу сделалось понятно, кто тут главный. Рука у него оказалась крепкая, сильная – не похоже, что генералу исполнилось семьдесят лет.

– Ну, рассказывайте, с чем пришли, посланцы таинственных махариш. Есаул, не могли бы вы поставить гостям чайку?

Есаул притих в этом обществе, стал заваривать чай на плитке.

– Странно, Евгений Карлович, что вы сразу нас признали посланцами махариш. Вы верите, что мы – из Шамбалы?

– Почему ж нет? Глаза мои видели много самых удивительных вещей. И в могущественные тайные общества мне просто приходится верить. Не верить в них, кстати, было бы значительно спокойнее.

– Вы сталкивались с такими обществами?

– Конечно… Хотя бы так называемая революция в Российской империи. Мало кто сомневается – ее организовали внешние силы. Наивные люди говорят про евреев, у меня как-то сложилось другое мнение.

– В эмиграции и правда верят в тайные общества и заговоры – верят сильнее, чем другие