дыхания. Двух попаданий в грудь хватило — здоровяк-телохранитель отлетел, ударившись о дверной косяк, завертелся на месте, словно шарик в пинбольном автомате, и упал на пороге. Я быстро катнул кресло к окну, мягко перепрыгивая к стене у двери, и присел на корточки.
Автоматная очередь оглушительно застрекотала из дверного проема, разрывая в клочки мое кресло, а заодно кроша стены, картинки на них, узкий резной шкаф и рикошетом вышибая окно. Этот — определенно не телохранитель — отморозок, каких из демобилизовавшихся с юга набирают, или мент бывший. Даже не проверил, в порядке ли шеф, а начал палить, словно его душманы окружили…
Пополз едкий пороховой дым, звенело металлическое эхо выстрелов. Я равнодушно наблюдал за крушением кабинета своего бывшего заказчика, считая выпущенные патроны. Верещал еще раз раненный Талбатов — рикошетные автоматные пули все-таки задели его. Разъяренный битвой (я вдруг почувствовал к этому человеку каплю уважения) и доведенный до отчаяния неожиданным поворотом дел, он все же смог открыть сейф. Нашел пистолет. Снял его с предохранителя. Поднял над столом и, совершенно не целясь и даже не видя целей, несколько раз выстрелил в сторону двери. Одна пуля попала в стену в метре от меня, вторая в телевизионную панель, еще одна — в дверной проем. Едва увернувшись от пластиковых щепок, летящих от косяка, автоматчик бросился вперед, снова без разбора поливая кабинет свинцом. Теперь он стоял над трупом убитого секретаря, получив обзор практически всей комнаты, так близко и рискованно открыто, что я видел слева от себя плюющийся огнем компенсатор его «калаша».
Я оценивающе покосился на находящийся в опасной близости ствол (хоть рукой берись) и поднял пистолет. Следующий мой выстрел практически отрубил Талбатову кисть с пистолетом, поднятую над столом. Тот закричал совсем уж истошно, как забиваемый на скотобойне хряк, и повалился под стол. Поток огня из дверей неожиданно прекратился, наполнив кабинет звенящей в ушах тишиной, что всегда наступает после длительной стрельбы. Под отборный русский мат щелкнул металл — охранник, еще четверть часа назад сопровождавший меня в лифте, менял магазин.
Спиной я оттолкнулся от стены, встал и внезапно появился в дверном проеме, нависая прямо над автоматчиком.
— Еб… — только и успел всхлипнуть тот, потянувшись к голени, на которой крепились ножны.
Но, безусловно, не успел… Двумя пальцами резко ухватив его за челюсть, ровно под правую скулу, я одним рывком втащил автоматчика в разгромленный кабинет. Приставил ко лбу ствол пистолета. Через миг охранник поднял на меня наполненные ужасом и удивлением (да как же это так?) карие глаза. А еще через миг я опустил пистолет прямо в нагрудный вырез одетого под комбинезон бронежилета и в упор выпустил еще две пули. Охранник упал на пороге, в падении развернувшись и подвернув под себя ставшие непослушными руки. Я швырнул пистолет за спину, слыша, как тот затанцевал по столу.
Перешагнув через трупы в секретарскую, я подхватил разряженный «Калашников» и брошенный магазин. Зарядил оружие, не спеша обернулся. Стояла обманчивая тишина, и только фотографии на стенах продолжали с шуршанием плакать мелкой крошкой битых стеклянных рамок.
— Вы, Виталий Александрович, должно быть, сейчас напуганы… — Втаптывая куски стекла в ворс ковра, я вернулся в наполненную пороховым дымом комнату. — Буквально минуту назад вы и так меня в мифические персонажи записали, а теперь вот это… Виталий Александрович, поднимитесь, пожалуйста.
Я встал прямо посреди кабинета, слева от обмякшего на стуле охранника Миши, широко расставив ноги. Как солдат, готовящийся привести в исполнение приговор… Талбатову эта ассоциация, должно быть, тоже пришла в голову, ибо вставать он не собирался. Хозяин уничтоженного кабинета уже не кричал, а лишь тихонько поскуливал, хватаясь то за отстреленную руку, то за пробитую ногу.
— Вы же понимаете, что я сам могу дойти до вас, но хотите ли вы этого, вот в чем вопрос?
Постанывая, скуля и кряхтя, прижимая раздробленную кисть к груди, словно оберегая от меня, Талбатов все же заставил себя подняться. Только сейчас, когда на бизнесмене не было его дорогих очков, я понял, какой смешной у него нос. Тем не менее толика храбрости этого человека, проявленная им в бою, продолжала меня впечатлять…
— Денис… Денис Юрьевич… Ультра, я полагаю, мы все-таки сможем с вами договориться… Я прошу…
А дальше я сказал то, что невероятно удивило и меня самого. При этом одно дело выпить водки, а потом удивиться, как это ты смог переспать с лучшей подругой. Но совсем другое — неожиданно говорить не своим голосом слова, говорить которые совсем не желал… Опустив голову, я тяжелым, словно сгенерированным на компьютере голосом вдруг зашептал…
— Путь праведника усеян деяниями злодеев и тиранов, и он тяжко согрешил, совершая над ними свое мщение. Блажен тот, кто именем доброй воли показывает, как пастырь, несчастным и слабым путь к счастью, ибо он и есть истинный пастырь и защитник братьев своих. И совершу над ними свое мщение наказаниями яростными. И узнают они, что я Господь, когда совершу над ними свое мщение…
Когда я заканчивал, Талбатов уже кричал в полный голос. Я же, странно улыбнувшись, открыл огонь, выпустив в кричащего Талбатова почти весь магазин. Тот рухнул поверх своего перевернутого кресла, в этот момент уже весьма отдаленно напоминая человека — бурый мешок, набитый костями и пулями. Отзвенело эхо, и на кабинет вновь опустилась тишина.
Еще не успев оправиться от собственной наистраннейшей тирады, я двинулся к двери, внезапно осознав, что тело не слушается меня. Выронил автомат. Чужое, инородное сознание внезапно ворвалось в мой мозг, голосом Талбатова возопивший от ужаса, раздирая его на две ровные половины. Пытаясь совладать с леденеющими пальцами и лихорадочно вспоминая, когда же меня зацепило шальной пулей, я понял, что проваливаюсь в небытие.
9:3 Чашка звякнула о блюдце, и Стивен Стэнделл по прозвищу Неужели-снова- вторник вздрогнул всем телом, осознав, что все еще смотрит в темный экран выключенного телевизора. Доктор Алан, этим позвякиванием словно бы невзначай выведший пациента из странного транса, в который тот впал при просмотре, осторожно глотнул чая. Выжидающе взглянул на Стива, склонив голову набок.
Протянув руку, тот взял свою чашку и выпил ее остывшее содержимое одним глотком. Сейчас он бы с радостью рассказал доктору, как делал обычно, что чувствует или думает в этот момент, но не нашел внутри себя ни мыслей, ни чувств. Одна ослепляющая чернотой (как костюм с отливом) пустота внутри, куда засосало сущность Стива Стэнделла. Доктор Алан едва слышно прочистил горло, не давая ему снова погрузиться в бездну, где нет реальности.
— Через несколько минут, Стивен, когда ваше шоковое состояние ослабеет, вы наверняка засыплете меня таким шквалом вопросов, что мне не устоять. — Он тепло улыбнулся, и Стив понял, что действительно может рассчитывать на поддержку. — В таком случае, предвосхитив ситуацию, я начну рассказ, позволяющий хоть как-то прояснить произошедшее. Хоть это и против моих правил, я бы хотел ознакомить вас, Стивен, с программой моей диагностики и дать ответы на интересующие по этому поводу вопросы. Во время рассказа вы уже окончательно придете в себя, и если мое повествование не будет исчерпывающим или не заденет определенных областей, сможете сделать необходимые уточнения. Начало непосредственно аналитической работы я решил перенести как минимум на завтрашний день, когда мои помощники закончат систематизировать полученные сегодня данные. Если угодно, то завтра наша с вами программа, если она вообще еще будет существовать через десять минут, войдет в новую терапевтическую стадию.
Стив медленно кивнул, не глядя в сторону доктора и не сводя глаз с экрана. В нем виднелось размытое отражение обоих мужчин, комнаты и мебели, и он подумал, что все произошедшее очень похоже на историю про девочку, которая никогда не смотрелась в зеркало. Девочка эта, страшная от рождения, как-то представляла себе свое лицо, ее внешность описывали на словах подруги, но родители не позволяли ей даже на ощупь изучить свое уродство, не говоря уже о том, чтобы сфотографироваться или взглянуть в блестящий предмет. В один чудесный день девочка все же случайно взглянула на свое лицо в отражении на витрине. Увиденное в пыльном стекле настолько отличалось от внутренней картины, с уверенностью в которую девочка прожила столько лет, что от пережитого шока она умерла на месте. Сейчас Стивен ощущал себя этой самой девочкой, которая много лет внушала себе одно, но неожиданно все же взглянула в блестящее стекло телевизионного экрана…
