В гостиной бардак. Лампа валяется на полу рядом с перевернутым кофейным столиком и кипой журналов. Синтетические чехлы на диване и кресле для двоих накинуты явно наспех. Еще хорошо, что уцелел телевизор с кабелем. Я хватаю пульт и жму на кнопку «вкл». По телеку, как обычно, одно дерьмо: сплошные ток-шоу, смотреть которые было бы намного интереснее, если бы их участники бились на кулаках, видеоклипы с немецкими придурками, которые играют на пианино, словно на гитаре, кулинарные шоу с жирными тетками в роли ведущих, повторы старых черно-белых фильмов, мыльники и игровые шоу. В итоге я нахожу религиозный канал, где проповедник во фраке и в рубашке с оборочками, с коком под Элвиса, держит за руки даму необъятных размеров с двумя резиновыми грелками вместо сисек. Необъятная дама с грелками вместо сисек рыдает от счастья. Она где-то посеяла Господа, но вновь Его обрела, слава Ему же. Проповедник потеет и улыбается. Зрители аплодируют и кричат всякую чушь. Я выключаю телек. Потом опять включаю. Опять выключил. Теперь включил. И снова выключил. Обожаю этот пульт.

На улице рычит собака и человек кричит от боли. Я бегу на крыльцо. Там моя собака, Гвен Флэггарт, кусает почтальона, Фрэнсиса Натэниела Тухи Младшего, который еще вдобавок приходится мне отцом. Пока Флэггарт вгрызается ему в лодыжку, Фрэнсис Младший обзывает ее жирной сукой.

— Йоу, пап, — говорю я ему. — Посылку мне не принес?

Мы с Бобби Джеймсом написали на обороте «Мэгэзин» (журнал гарантированного взаимного уничтожения) заявку на кучу всякого дерьма, включающую в себя пластмассовые собачьи какашки, жвачку с приколом, ароматические палочки и доску, которая не просто доска. Мы собираемся катиться на доске в школу. Цыпулям доски нравятся.

— Йоу, Генри, — отвечает он. — Чего? Ты про это?

Он достает из набитой до отказа почтальонской сумки маленькую коричневую коробочку и протягивает ее мне, а тем временем Флэггарт продолжает рычать и кусаться. Фрэнсис Младший прицеливается и отвешивает собаке смачного пенделя ногой. Бам. Флэггарт, эта уродина, валится на спину, закрывая морду лапами, и чихает, будто улыбаясь во всю свою желтозубую пасть.

— Загони собаку в дом, Генри, пока я ее не убил, — говорит он мне.

Я открываю дверь, и он дает ей пинок под зад. Уже в доме она с блядским видом подруливает к спящей Джин, другой нашей собаке. Джин просыпается, замечает Флэггарт и подвигается. Флэггарт садится на освободившееся теплое местечко. Мы с Фрэнсисом Младшим по-прежнему стоим на крыльце.

— Стивен все еще наверху, Генри? Дрыхнет? — спрашивает он.

— He-а, вроде проснулся, — говорю я.

— Как он там?

— Бывало и лучше. Блюет.

— Это понятно. Я спрашиваю, вид у него подавленный? Расстроенный?

— Угу, но это дело обычное, — замечаю я.

— Знаю, — отзывается Фрэнсис Младший, который на вид — вылитый Стивен, только покрепче будет, лицо покруглее и волос на голове поменьше, да еще черные круги под глазами.

— Он что-то говорил — вроде собирается сегодня в Комьюнити-колледж, — вру я ему.

— Правда? Вау, — говорит в ответ Фрэнсис Младший, — может быть, до него дошло хоть что-то из того, что я ему вдалбливал.

— Ага, конечно, пап, — говорю я, хотя с его стороны думать так попросту тупо.

— Ну, ты меня понимаешь, это насчет школы и прочего дерьма.

— Конечно.

Бобби Джеймс высовывает из двери свою жирную морду и смотрит в сторону нашего дома, но он слишком плохо видит, чтобы разглядеть меня издали. Оно и хорошо, потому что иначе он бы принялся истерически свистеть. Как только он вновь исчезает за дверью, у меня начинает трезвонить телефон.

— Пора кончать со всем этим дерьмом, Генри, — продолжает Фрэнсис Младший. — Он катится по наклонной. Нельзя, черт побери, ломаться из-за одного несчастья. Жизнь и впрямь летит к чертям, но при этом она еще и движется вперед, и нужно двигаться вместе с ней. Ему бы надо гонять мяч и поступить в колледж. И тебе тоже. Я не хочу, чтобы ты разносил по домам макулатуру и бегал от собак. Вы оба слишком смышленые для этого.

— Я понял тебя, брат мой, — говорю я ему.

— Хватит паясничать. Я серьезно. Наша работа не из легких, — заявляет он, глядя куда-то сквозь меня. А это значит, что сейчас начнется разговор, который будет прерываться всякий раз, когда ему придется отвечать на вопросы соседей по поводу почты. — Понимаешь, Генри, я просто хочу, чтобы у тебя в жизни все сложилось лучше, чем у меня — Привет, Милдред, да, пришел твой «Ридерз дайджест», сейчас принесу — в шестнадцать лет я уже работал на почте, Генри, и передохнул только во Вьетнаме — Гарри, этого твоего чека на страховку сегодня не было, но я обещаю, что дождусь его — у твоего брата в башке мусор, и потом он будет горько сожалеть об ошибках, которые совершает сегодня — Юнис, подожди две минуты и хорош орать там, лысуха беззубая… — ты даже посмышленее Стивена будешь; я не допущу, чтобы ты наполнял стаканы в сети обслуживания вместо того, чтобы читать нужные книжки в колледже и бегать за юбками вдали от всего этого крутежа. Я не позволю Стивену все забросить из-за того, что погибла его возлюбленная одноклассница. Когда мне было семнадцать, я сам на руках вынес из дома тело семилетнего брата. На следующий день нужно было идти на работу. И я пошел. Жизнь не желает ждать. И если для того, чтобы удержать твоего брата на этом свете, мне опять придется с ним драться, я, черт возьми, так и сделаю — Да, Майк, меня покусала моя собственная собака — ну все, мне пора, а то как бы они не зажгли факелы и не погнали меня всем скопом на почту. У тебя на голове все в порядке, хватит прихорашиваться. Слушай, чем планируешь сегодня заняться?

— Да как обычно, — отвечаю я. — Буду шататься с Бобби Джеймсом. Выглядывать на улице телок и мелочь под ногами. А также громко возглашать о своей любви к Яхве.

Я всегда несу такую чушь — все равно он меня не слушает.

— Напиши маме записку, ладно? — говорит он. — И не дури. Деньги есть?

— Откуда?

Он достает бумажник, в котором три рваных долларовых бумажки. Протягивает две мне, потом смотрит на последнюю и отдает и ее. И говорит:

— Держи, вот.

— Спасибо, дружище.

— Да не за что.

— Пап, — спрашиваю я его, меняя тон, — мужику обязательно кого-нибудь пялить за спиной у жены?

— Чего? — успевает выдохнуть он перед тем, как чуть не выпрыгнуть из кедов и выронить сумку, чтобы затем нагнуться, завязать шнурки и взглянуть на меня снизу вверх. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так, — отвечаю я. — На днях на спортплощадке кто-то обмолвился.

— И про кого?