это ради того, чтобы порыбачить в этой безрыбной луже. А потом и жена прознала, но что я тебе рассказываю — ты сам все видел. Конечно, некрасиво об этом напоминать, но ты уж не взыщи.
Он снова отвлекается на удочку, потом делает глоток из фляжки и продолжает свою речь.
— Она обозвала меня последним лентяем, — сетует он. — А я за тридцать лет излазил все, какие только можно, столбы, чтобы у всех телефоны работали. Один раз меня даже шибануло. Думаю, в тот раз мы чуть было с тобой не встретились. Вот уж что помню, так помню.
Гарри и Арчи несутся на всех парах по направлению к Горе. Арчи радостно улюлюкает, наслаждаясь моментом.
— Она застукала меня в супермаркете, когда я покупал хорошую мороженую кукурузу к рыбе. Фирменную. Если бы ты видел, что? она мне устроила, то, наверное, подумал бы, что я совершил какой- нибудь смертный грех. За тридцать лет я ни разу не поел чего-нибудь эдакого. Мои приятели все едят на завтрак «Чириоуз»[15] из ярко-желтых коробок. А мне достается жареный овес — крупные черные буквы на белой коробке. И разве я хоть раз возроптал? Нет. И она еще смеет тявкать на меня, как паршивый пудель, за то, что потратил лишних тридцать центов на пакет кукурузы, где нарисован здоровенный зеленый придурок в коротеньких подштанниках и с шарфом.
Арчи и Гарри уже у подножья Горы. Арчи воздевает руки над своей пустой башкой. Лицо Гарри — сама сосредоточенность. В середине подъема Гарри начинает выдыхаться.
— Господи, я прошу тебя об одной простой вещи. Просто дай мне поймать рыбу перед тем, как я вернусь домой к этой не закрывающей рта банши[16]. Всего одну. Хоть прилипалу, хоть баклешку, мне все равно.
Гарри и Арчи продолжают двигаться вверх по склону, как при замедленной съемке, причем Гарри напрягается так, будто толкает перед собой автомобиль. Преодолев три четверти пути, они застревают намертво.
— Ну, мы поехали, — улыбаясь нам, говорит Арчи.
— Нет, только не это, — вскрикивает Гарри по-девчоночьи, глядя на нас с ужасом, а мы все смеемся, машем ему руками и желаем счастливого пути. Они стремглав несутся с холма задом наперед. Охренительно смешное зрелище.
— Я согласен даже на гуппи, Господи. Или пошли мне с неба чертова кита.
Гарри и Арчи преодолевают звуковой барьер, запинаются о большой камень и падают в воду в десяти футах от рыбака, а тот от неожиданности подпрыгивает на месте, как поп-корн на сковородке, и роняет сигару и удочку. Сигара уплывает вниз по течению, удочка под углом выныривает из воды в паре футов от Арчи, который сидит в своем инвалидном кресле посреди ручья и ржет как ненормальный. Приводнившийся на лицо тремя футами дальше Гарри поднимается и на подламывающихся ногах направляется к рыбаку. Он снимает свои спортивные очки, чтобы вылить из них воду, вынимает пачку купюр из сумки-пояса и вытягивает из нее мокрую банкноту.
— Вот десять баксов, и мы замнем это дело, хорошо? — произносит он, падая на колени в мелкую воду, словно алкаш на берегу Иордана в ожидании, когда Иисус окрестит его в пиве.
После смертельного номера с погружением инвалидное кресло Арчи вышло сухим из воды, отделавшись восьмеркой на колесе и царапинами. Сейчас мы сидим в тени толстого дерева с большими листьями на другой стороне извилистой дороги в конце велосипедной тропы и в восьми милях от дома и смотрим на коров, которые пасутся вокруг и мычат, бля, за огромным забором на ферме. Арчи и Гарри разделись и щеголяют в белых трусах, пока их одежда сушится на валунах. Гарри достает из сумки-пояса пакет.
— Кто-нибудь проголодался? У меня есть семечки.
Следует дружный гул неодобрения.
— А что плохого в семечках? — обиженно спрашивает Гарри.
— Без сахара, — говорит Сес.
— Без жира, — говорит Арчи.
— Безо льда, — говорит Бобби Джеймс.
— Убери свои семечки, стройняшка, — говорит Грейс, копаясь у себя в рюкзаке. — У меня есть молоко и кексы, — объявляет она, закуривает сигарету, вытаскивает упаковку «Магдаленас» и кварту молока и передает еду по кругу. Жизнь прекрасна. Мы откидываемся назад, наслаждаясь угощением — Грейс продолжает курить, — и отдыхаем: лениво, в полудреме, а коровы вокруг отгоняют мух шлепками хвостов и медленно пережевывают траву — морды у них тупые, как валенок.
— Генри, а что это такое у коровы внизу? — спрашивает Сес.
— Это у нее яйца, — отвечает ей Грейс и кладет мою голову себе на колени, прежде чем я успеваю сказать ей, что не нужно говорить Сес такие вещи. Господи Иисусе. О чем бишь это мы? А, да, про коров и про яйца.
— Это вымя, Сес, — с трудом говорю я сестре, поскольку перед моим мысленным взором по небу проносятся стаи взведенных членов. — Гарри, кинь мне свой шлем, — говорю я и пристраиваю его себе по центру.
— Если хочешь знать, что такое яйца, посмотри вон туда, — говорит ей Бобби Джеймс, указывая на Гарри, который в это время поднимает танкетки[17] и проверяет сохнущую одежду. Он нагибается, и сзади, на трусах «Вилланова уайлдкэтс» расправляется слово ЗАЩИТА. После того как все отхохотались, Марджи Мерфи кладет голову Бобби Джеймса себе на колени.
— Генри, а что такое яйца? — спрашивает Сес.
— Да так, ерунда, — отвечаю я ей, смахивая у нее с губ кокосовую стружку. — Помнишь, вчера я тебе рассказывал, как фермеры получают молоко из вымени?
— Ты сказал, что они его
Мы с Гарри приподнимаем Арчи, который краснеет так, что даже под темными очками заметно, и кладем его головой на колени Сес. Потом я снова падаю рядом с Грейс и возвращаю все по местам: голову — ей на колени, шлем — чтоб прикрывал стоячий член, который исполняет у меня в штанах нечто похожее на ча-ча-ча: пам-пам-пам-пам-пам-па!
— Приятно хоть иногда выбираться из кресла, — говорит Арчи, ловя ладонями мошкару.
— Генри, а вся эта земля — она что, принадлежит одной семье? — спрашивает Сес, глядя на ферму.
— Скорее всего, да, — отвечаю я.
— И вон там, где трава за забором, — это тоже их двор?
— Ага.
— Прям всё-всё?
— Угу. Всё их.
— И тут всегда так тихо и мирно?
— Конечно, всегда.
— Тогда почему все не живут на фермах? — спрашивает она, и я не могу удержаться от смеха.
— Да какие-то они странные, эти фермы, — говорит ей Грейс, играя с моими волосами.
— Что значит странные? — тут же встревоженно переспрашиваю я.
— Странные, как будто там кто-то
— А вот и не было бы, — убеждаю я ее. — Ты бы жила там со своим мужем. Вы будете сидеть у порога, держась за руки. Ты будешь засыпать у него на плече, и он будет обнимать тебя и чувствовать твои мягкие волосы у себя на щеке и нюхать, как пахнет шампунем. Ночью на дворе будет светло от звезд, и тишина, и никаких драк. Ты будешь жить одной любовью. И вокруг не будет ничего страшного и странного, — говорю я с неподдельным жаром.
— Господи, Хэнк, — говорит мне Грейс, — ты говоришь так, будто про нас с тобой.
— А что если б и так? — спрашиваю я, улыбаясь, и не мигая смотрю прямо ей в глаза.
— А, поняла. Я подыграю, — говорит она, широко улыбаясь мне в ответ. — Значит, если мы с тобой
