лягушки прыгали да крякали?» — «Оттого, — сказал хозяин, — что снохи мои никогда угарочка (лучины. — Опыт. обл. великор. словаря) не подметут, а квас, как нацедят в кружку, так не благословясь и поставят на стол». — «Пошел было я спать на гувно, а там кричат: сестра! сестра! прибери меня». — «А это вот что значит: мои сыновья никогда мётел благословясь на место не поставят!» — «Потом лег я под изгороду, а там кричит: выдерни, да вторни!» — «Это значит, что изгорода вверх низом поставлена». — «Потом лег я под чугун, а там кричит: на бобре вешу, на бобёр упаду». — Хозяин говорит: «А это вот что — коли я помру, то и весь дом мой опустится!»

(Из собрания В. И. Даля: первая записана в Архангельской губернии, а вторая в Зубцовском уезде Тверской губернии).

Примечание к № 17. Поэтическому взгляду поселянина все в природе представляется живым, одушевленным: это отразилось в тысяче различных примет, сказалось в заговорах и песнях, запечатлелось в самом языке и преданиях. Не собранные с нивы колосья просят его: «Возьми и нас с собою!» Свое сено, скошенное с собственного луга, стонет под гнетом чужого, захваченного с соседского участка. Изгородь, поставленная в землю верхними концами, упрашивает выдернуть ее и вбить в землю нижними концами; по народному поверью, колья в заборе должны стоять точно так, как стояли они, будучи живыми деревьями, т. е. корнем книзу.

Соединяя с крестным знамением великую силу, прогоняющую нечистых духов, простолюдин убежден, что ни одно дело не следует начинать «не благословясь»; в противном случае не жди удачи (см. № 21, «Пустынник»), Если где стряпуха готовит обед или ужин не благословясь, если где питье и ествы ставятся на стол без крестного знамения; то в этот дом приходят черти, пьют и едят вместе с хозяевами, пляшут и поют срамные песни; к благословенному же столу ни один бес не может приблизиться (см. № 20, «Пустынник и дьявол»). Лубочная картина представляет две трапезы: «трапезу благочестивых людей, ядущих со благодарением: ангел Господень предстоит им, благословляет, а бесы прогоняет, Христовою силою помрачает» и «трапезу неблагодарных людей, празднословцев, кощунов, скверноглаголющих, ядущих без благословения: ангел Господень отврати лице свое от них, отъиде — стоя плачет яко видит: бесы веселящеся с ними» [142]. Сосудов и кринок с разными кушаньями и напитками не советуют оставлять непокрытыми, боясь, чтобы вражая сила не осквернила их; если нечем покрыть, то должно перекрестить, или по крайней мере положить сверху две лучины накрест. В легенде, напечатанной под № 18, черт Потанька влезает в опару, приготовленную без благословения; в другой легенде (№ 19) нечистый садится в кувшин с водой, оставленный непокрытым. Между поселянами нашими ходит рассказ об одном мужике, который подпил на свадьбе и был уведен чертом. Целых три года пропадал он без вести, да раз как-то под праздник сошлось в торговой бане бесовское сборище и мужика с собой привело; давай пировать, плясать, песни распевать! до того загулялись, что петухи запели — и в ту ж минуту сгинули все черти. Остался один мужик в бане, начал он стучать в двери и насилу достучался, чтоб отперли. Сторожа? выпустили его из бани, смотрят — мужик весь в лохмотьях, чуть не голый вышел: так обносился! И дивуются все, как попал он в баню; стали его расспрашивать. Мужик рассказал, что целые три года таскался с чертями по разным местам: «Где свадьба, или какой праздник, там и нечистые завсегда: придут и засядут на печке, а как станут хозяева подавать на стол неблагословенное кушанье, они тотчас подхватят то блюдо к себе, все изготовленное съедят, а вместо еды накладут на блюдо всякой погани. То же самое и с питьем: вино ли, мед ли подадут не благословясь — они дочиста опорожнят посудину, да и нальют туда чего хуже не выдумаешь!»

Одна баба не благословесь замешала опару. Прибежал бес Потанька, да и сял. А баба и вспомнила, што не благословесь замешала опару, пришла да и перекрестила: Потаньке выскочить-то нельзя. Баба процедила опару и вывалила опарины на улицу, а Потанька всё тут. Свиньи перепехивают ево с места на место, а вырватца не мо?жот; да чрез трои суд(т)ки коё-как выбился и без оглядки убежал. Прибежал к товарищам; те спрашивают: «Где был, Потанька?» — «Да будь она про?клятая баба! опару, — говорит, — замесила ли, завела ли не благословесь; я пришол да и сял. Она взяла да меня и перекрестила, дак насилу вырвался чрез трои судки: свиньи перепехивают меня с опариной, а я выбитца не могу; теперь в жиз(н)ь мою никогда не сяду к бабе в опару!»

(Записана в Пермской губернии Шадринского округа, в заштатном городе Долматове государственным крестьянином Александром Зыряновым).

Какой-то архимандрит (в)стал к заутрине; пришол умыватца, видит в рукомой(ни)ке нечистой дух, взял ево да и заградил (крестом). Вот дьявол и взмолился: «Выпусти, отче! каку хошь налош(ж)ь службу — сослужу!» Архимандрит говорит: «Свозишь ли меня между обеднёй и заутринёй в Ерусалим?» — «Свожу, отче, свожу!» Архимандрит ево выпустил и после заутрины до обедни успел съездить в Ерусалим, к обедне поспел обратно. После забрали как-то справки, — все удивились, как он скоро мок(г) съездить в Ерусалим, спросили ево, и он рассказал это.

(Записана там же государственным крестьянином А. Зыряновым).

Примечание к № 19. Сличи с рассказом, напечатанным под № 20 («Пустынник и дьявол»). Источником этой легенды послужило известное сказание «О великом святители, о Иванне, архиепископе Великаго Новаграда, како был единой нощи из Новаграда в Иерусалиме-граде и паки възвратися», занесенное в Четьи-Минеи и во многие старинные сборники житий [143].

Перейдя в область народной литературы, сказание это, без сомнения, должно было подчиниться различным переделкам и изменениям; в устах народа появилось оно во множестве вариантов, далеко отступающих от своего первоначального источника, но тем не менее любопытных своими характеристическими подробностями. Вот один из этих вариантов (из собрания сказок В. И. Даля):

В старые годы, когда и черти не прочь были учиться по-солдатски: маршировать и ружьем выкидывать, был-жил в Питере солдат, смелой да бойкой! Служил он ни хорошо, ни худо; на дело не напрашивался, от безделья не отказывался. Вот досталось ему однажды стоять на часах в Галерном порте и как нарочно в самую полночь. Пошел он с Богом, перекрестясь, и сменил товарища; стоит себе, да от нечего делать выкидывает ружьем на краул. Глядь, идет к нему нечистой; солдат не сробел, а хотя б и струсил, так что ж делать? от чорта не в воду! «Здорово, служба!» — говорит чорт. — «Здравия желаю!» — «Поучи, пожалуйста, меня на краул выкидывать; долго приглядываюсь, а никак понять не смогу». — «Прямой ты чорт! — сказал солдат, — да где же тебе понять-то? Я вот десять лет служу, и нашивку имею, — а все еще учуся [144]; уж и колотушек перенес не одну тысячу! А ты хочешь одной наглядкою взять. Нет брат, уж это больно скоро да и дешево!» — «Поучи, служивой!» — «Пожалуй; только за что сам купил, за то и тебе продам». Поставил солдат чорта во фронт, и для почину как свиснет его во всю мочь прикладом по затылку, ажно пошатнулся нечистой. «А! так ты еще нагибаешься во фронте!» — и давай его лупить по чем попало; отсчитал ударов десять, и видит, что чорт только ножками подергивает, а кричать совсем перестал… «Ну, — говорит, — ступай теперь! на первой раз довольно будет. Хоть мне и жаль тебя, да что делать? без того нельзя. Сам ведаешь, служба всего выше, а во фронте, брат, нету родни!» Тошнёхонек пришелся чорту первой урок; но солдат говорит, что без му?ки не бывает науки; стало быть — так надо: ему лучше знать! Поблагодарил чорт за ученье, дал солдату десять золотых и ушел. «Эка! — думает солдат, — жалко, что мало бил! то ли дело, кабы разов двадцать ударил: глядишь, он бы двадцать золотых дал!»

Ровно через неделю досталось солдату опять стоять на часах и на том же самом месте. Стоит он, выкидывает ружьем разные приемы, а на уме держит: «Ну, коли теперь явится нечистой, уж я свое наверстаю!» В полночь откуда ни взялся — приходит нечистой. «Здравствуй, служба!» — «Здорово, брат!